Зелен камень
Шрифт:
— Как сгинул?! А Осип?
— Не… батя в лог не ходил. Он на Черно озеро утянулся, а Петюша в лог за дедом побежал… Дед в Конску Голову пришел, а Петюши нет… Дед велит начальство с шахты звать…
Волнение охватило Павла; он рванулся туда, к Конской Голове.
— Я не велел Петюше одному идти, — сказал он, наклонившись к Ленушке, точно оправдываясь перед нею. — Вообще вся затея с поиском продушного ходка была глупой. Кустарщина!.. А зачем деду понадобилось начальство, не знаешь?
— Не…
Послышался автомобильный
— Куда вы? — спросил он, когда шофер, дружески улыбаясь, выставил голову из кабины.
— В Горнозаводск, ясное дело. Смешно прямо, какая погода!
— Подвезите до своротка в Конскую Голову.
— Да пожалуйста! В кабину садитесь… Ну и ругала же меня супруга за то, что вас в кузове вез! Глупо, конечно, получилось: больного человека — в кузов!
Чья-то рука помогла Павлу подняться в машину: это был только что подоспевший Заремба. Ленушку Павел посадил себе на колени. Шофер дал гудок.
— Куда машина? — крикнул Заремба.
— В Горнозаводск путевка, — ответил шофер. «Что с Петюшей? — думал Павел. — Зачем ходил в лог дед Роман? Может быть, это связано с продушным ходком? Скорее бы ворваться в шахту, все покончить!.. Постой! Какая связь между происшествиями на шахте и вентиляционным шурфом? Брежу!»
— Здесь мы с девочкой выйдем, — сказал он шоферу, когда за дождевой сеткой вырисовывался гранитный бугор, как бы открывавший долину Конской Головы.
Подняв Ленушку, Павел спрятал ее под дождевиком, прижал к себе это окостеневшее от холода тело и зашагал, не разбирая дороги, не спрашивая себя, хватит ли сил добраться до Конской Головы. Навалилась такая усталость, что маленькая Ленушка показалась невыносимо тяжелой. Каждый шаг был мучителен.
— Ты меня, дяденька, пусти, — попросила она. — Я добегу. Что-сь дымком тянет.
Избы Конской Головы уже завиднелись. Ленушка рвалась домой: ей казалось, что Петюша вернулся.
Нет, Петюша не вернулся из Клятого лога.
Привалившись к стене, на лавке у окна в своей обычной позе сидел Осип Боярский.
3
Поворачивая на камельке сковородку с ворчавшей яичницей, Никита Федорович сказал, не обернувшись к бригадиру и профоргу вооруженной охраны Пантелееву, сидевшему возле кухонного столика:
— Ты вот что, лесной отец… Ты человек сознательный, партийный, значит ты должен против этих фантазий воевать, а не то что…
Егор Трофимович, невероятно громоздкий в брезентовом дождевике и высоких резиновых сапогах, промолчал, упрямые глаза совсем ушли под лоб; каменное упорство было во всей осанке этого чернобородого человека.
— Похоже, что все вахтеры ума лишилися! — всердцах продолжал Самотесов. — Только
— Вот как я тебя вижу, так и он начальника видел, — прогудел Пантелеев. — Идет Косиков с обхода по тротуару новому… К лесу подошел и назад свернул к колодцу. Подходит к колодцу, глядит — а уже тебе и горит. Тут горит и там, где стройдетали сложены, полыхает. Я туда бегу, вижу — Косиков стреляет, кричит, а он к лесу бежит. Я его, конечно, издали видел, а Косиков вот как руку эту… — И Пантелеев потряс растопыренной пятерней перед глазами.
— Тут ты и открыл обстрел?
— Ясно, по положению.
— И не попал?
— Значит, не попал. Человек — не зверь, трудно в человека попасть. Сам понимаешь, Никита Федорович.
— Да почему вы с Косиковым думаете, что это был Павел Петрович? — вскипел Самотесов. — Ведь он от вас уходил, вы его со спины видели, да еще ночью.
— А уж светло от огнища стало, — объяснил Пантелеев. — По обличью фигуры и опознали. И бушлат его и картуз…
Открыв платяной шкаф, Самотесов выбросил на табуретку бушлат Павла Петровича, кожаный картуз, выставил из-под койки его рабочие сапоги.
— Вот и все «обличье фигуры», — сказал он. — Павел Петрович в Горнозаводск свой черный костюм, пальто и кепку надел, а рабочую одежду здесь оставил. Выходит так: вы в человека стреляете, а он в это время в Горнозаводск едет. Вчера с ним управляющий по телефону при мне говорил.
Это было убедительно. Смущенно улыбнувшись, Пантелеев крякнул и запустил пальцы в бороду.
— Действительно… — прогудел он.
— Вот я и прошу, товарищ Пантелеев, не позволяй вахтерам панику среди горняков распускать, — серьезно проговорил Самотесов. — Все мы видели, как Павел Петрович на шахте работал. Ночей не спал, в ствол лез на опасность людей спасать. Скобу из болота таскал — простудился. Будто не знаешь ты этого!
— Как не знать, Никита Федорович! — вдруг сердечно воскликнул Пантелеев. — Такого начальника любой шахте дай да подай. Так ведь хорошее снизу лежит, а плохое сверху торчит. Я им так, а они этак. Вот новый разговор нынче пошел, что Павел Петрович своему отцу наследник. На виду, мол, робит, а коли что — пакостит. Тактика у него такая — советскую власть в шахту не пускать. Металл-то уралит для пятилетки нужен. Вот, мол, и не пускает.
Некоторое время Самотесов смотрел на вахтера; тот молча ждал ответа.
— Этот разговор я знаю, — хмуро сказал Никита Федорович, — слышал в прокуратуре. И пустой это разговор! Письмо такое насчет наследства и к Федосееву пришло, только неизвестно, кто его написал. Подпись не поставлена, и доказательств нет. Понятно? Федосеев говорит, что несут на парня чепуху всякую, а сами в кусты прячутся. Почему? Потому что доказать не могут…
— А несут-то зачем?
— Есть, значит, такие, кому смута нужна.