Зелен камень
Шрифт:
Ниже имелась приписка:
«Подлинность сей завещательной записи заверяю.
Чувство, уже испытанное Павлом накануне, снова вернулось и властно тронуло сердце. Лицо его затуманилось, рука, державшая завещание, дрогнула; тем неприятнее показался настороженный, почти жадный взгляд Никомеда Ивановича, следившего за каждым движением своего гостя.
— Вам известно содержание письма? — спросил он.
— Как не помнить… Разрешите! — И Никомед Иванович, по-старчески далеко отставив записку, прочитал ее, сложил и, забрав свою жиденькую бородку в горсть, проговорил задумчиво, как бы про себя: — В этом самом покойце было составлено. Сколько лет тому, а вот точно вчера… Бежит, бежит время, нас, маленьких, не спрашивает! — После краткого молчания спросил: — Что же насчет завещанного не любопытствуете?
— Мне ничего не нужно, — вырвалось у Павла.
— Не знаете вы, о чем говорите, потому и не нужно, — движением руки остановил его старик. — Да ведь если вам не нужно, так мне нужно, дорогой Павел Петрович. Прошу понять!
Впоследствии, восстанавливая в памяти всю эту беседу, Павел невольно отдал должное той сдержанности, с которой вел себя Халузев: он сразу установил между собой и Павлом определенное расстояние, как подобало человеку, который выполняет долг, не требуя взамен ничего, и фамильярности меньше всего.
— Это мне отпущение от земных забот, — пояснил Никомед Иванович. — Сказывал я вам уже: доктор долгих дней не сулит… Что ж вы не сядете? Иль спешите куда? — спросил он, заметив, что Павел мельком взглянул на свои ручные часы.
— Да, вечер у меня занят.
— Как же, как же, дело понятное! — тотчас же согласился с ним Халузев. — Хлопот у вас нынче много. Шутка ли, в такую глухомань едете, в егоршинские места, невесть на сколько годов!
— Как много, однако, вы обо мне знаете! Не думал, что за каждым моим движением следят.
— Не по злому умыслу, поверьте, — спокойно ответил Халузев. — У меня сына не было, я вами гордился, как родным. Одно мне прискорбно, Павел Петрович: почему о покойном вашем родителе ничего не спросите? Неужели вам это ни к чему? Поверить не могу! Постаралась, видать, Мария Александровна.
Малого нехватило, чтобы Павел резко оборвал Никомеда Ивановича; он едва сдержал себя.
— Да, мама рассказала мне.
— Осудили папашу?
— Был близок к тому, чтобы осудить, — признался Павел. — Но мама говорит, что этот поступок отца — внезапный отъезд, вернее всего бегство — не похож на него. Ведь он был любящим мужем… Он был счастлив, когда узнал о моем рождении…
— Истинно, истинно! — подтвердил Никомед Иванович. — В этом самом покойце ваш папаша слезу пролил, запись для вас, для сына любимого, составляя…
— Меня удивляет то, что завещанное отец доверил вам, а не моей матери… И завещание тоже… Судя по тексту завещания, я должен был получить его от кого-то другого.
— От нотариуса, — подсказал Никомед Иванович. — Да время не ждало: не успел ваш родитель насчет нотариуса… А ваш родитель мне в делах весьма доверял… Что же касается вашей матушки, так она после родов больна лежала… Точно, точно не ждало время. Смутно тогда было…
— Отец уехал накануне освобождения Горнозаводска Красной Армией — это я знаю, — хмуро отметил Павел. — Можно подумать, что он бежал от советской власти, хотел уехать за границу, эмигрировать…
— Это мне неведомо, — сухо возразил Халузев. — Знаю, что уговаривали Петра Павловича из России уехать, да не слыхал, чтобы уговорили. Не хотел он.
— Но все же уехал в Сибирь и в Сибири погиб… Ведь так?
— Был такой слух от мистера Прайса на Урал передан, — проговорил Халузев, и вдруг точно прорвало его, он выпрямился в кресле, вцепился в подлокотники, глаза его блеснули. — Да ведь как сказать! — бросил он, глядя мимо Павла. — Кто его в последний час видел, кроме господина Прайса да Прайсова сынка! Так что не всякому слуху верь! — и осекся, замолчал, будто ожидая возражения.
Павел проследил направление его взгляда: показалось, что чуть заметно колыхнулась серая бархатная портьера на боковой одностворчатой двери, как видно соединявшей смежные комнаты. Он перевел взгляд на старика: вспышка миновала, Никомед Иванович закончил прежним одышливым голосом:
— Однако ведь вы торопитесь, а мы вон какой разговор затеяли. Прошу погодить малое время…
3
Сгорбившись, бесшумно ступая, Никомед Иванович вышел и канул в тишину, точно перестал существовать или притаился тут же за дверью.
Павел оглядел парадный покоец халузевского дома. Горка красного дерева с позолоченным дешевым сервизом, кресла и диванчик, закрытые пожелтевшими чехлами, круглый стол под сетчатой гарусной скатертью, пустяковые пейзажики в тусклых багетах, аквариум на столике в углу — все выглядело заброшенным. Чувствовалось, что в этой комнате не живут, что убирает ее торопливая и невнимательная рука. В этом покойце и время остановилось: за пять минут ожидания миновала целая вечность.
«Долго ли придется ждать?» подумал Павел.
Его обступила тишина, но какая тишина! Что только не почудится в такой тишине! Напряженный слух точно уловил шепот, нетерпеливое и тотчас же подавленное восклицание, шорох осторожного движения за стеной. Конечно, все это почудилось, а впрочем, почудилось ли? Откуда могли взяться в мирном обывательском домишке раздраженность, встревоженность, которые постепенно овладевали Павлом! Почему внимание привязалось к двери — не к той, которая вела в переднюю, а к одностворчатой боковой двери в глубине комнаты? Тихо, очень тихо было в доме, но по-особенному тихо за этой дверью, полузакрытой выцветшей бархатной портьерой.