Зеленая книга леса
Шрифт:
Самец крупнее самки и с более темной спиной, на которой двумя рядами разбросаны мелкие, с просяное зерно, сине-фиолетовые пятнышки, его весеннее украшение. Со стороны брюшка все веретеницы окрашены одинаково, в черно-свинцовый цвет. Детеныши этих ящериц наряднее взрослых: серебристые, с узкой черной полоской на спине. Рождаются они в конце лета — начале осени. Мать не откладывает яйца, бросая их на произвол судьбы, как другие ящерицы, а вынашивает в своей утробе, пока не приходит момент вылупляться из них детенышам. В этом немалый шанс на спасение потомства от зубов лисы, которая умело разыскивает и выкапывает зарытые яйца черепах, змей и ящериц.
Маленькие ящерки, только родившись, ростом не толще и не длиннее цыганской
Никакого воспитания или дополнительного обучения молодым веретеницам не требуется. Будут жить, прячась от дневного света и от света звезд, под лесной подстилкой до тех пор, пока не станут взрослыми. Рождается их у одной матери не более десятка, но не узнать и не предсказать, сколько доживет до того времени, когда сами смогут дать жизнь новому поколению, потому что не только безобидна, но и почти беззащитна эта похожая на змею безногая ящерица.
сухую погоду, чтобы никого не пугать шорохом шагов и себе не мешать слушать толоса природы, в лесу приходится выбирать торные тропинки и дороги. Зато после дождя можно идти где угодно, не глядя под ноги: мягко вдавливаются в лесную подстилку размокшие шишки, и если и хрустнет под сапогом сучок, то глохнет звук, словно в подушке. Вот лосиха словно плывет по высоким зарослям орляка, оставляя за собой борозду, из которой торчит головка и рыжая полоска спины лосенка. Чуткие уши лосихи поворачиваются в разные стороны, ловя подозрительные звуки, но, кроме комариного писка и птичьих песен, ничего не слышно в лесу.
Выбравшись из папоротниковых зарослей, лосенок легко забегает вперед и просит мать остановиться, чтобы глотнуть немного молока. Меня они не замечают, и, когда лосиха отворачивается, я быстро стираю с лица и шеи комаров и снова засовываю руки в карманы, чтобы спасти их от укусов. Наконец, большой и маленький звери скрываются за бугорком, но в это время сбоку я замечаю, какое-то неясное движение: из-под корней березы вылез лисенок и, чуть подавшись вперед, смотрит в ту сторону, откуда, наверное, чаще всего возвращается мать. Я знал это место как дом барсука, в котором десятка два входов-выходов, а оказалось, что хозяин уже другой: лиса с лисятами.
Вслед за первым быстренько вылезли остальные пять лисят и засновали по утрамбованному, без единой травинки, пятачку перед норой, то принюхиваясь к земле, то поводя носом поверху. Старая лиса узнала бы человека в любой позе, а эти звереныши еще не видали за свою жизнь того, кто ходит на двух ногах. И когда я, не шевелясь, окликнул их вполголоса, они, как один, посмотрели в мою сторону, но не на меня. Второе «приветствие» произвело на них то же самое впечатление, а на третье двое даже не оглянулись.
Настроение у лисят было не из лучших, и с игрой не клеилось. За целый день подземного сидения они проголодались, а как начать охоту самим, не знали и словно боялись переступить границу утоптанного пятачка. Тени от деревьев слились в одну большую тень, значит, солнце опустилось ниже леса, и тогда вылетели все комары, которые прятались под крапивными листьями. Я корчил гримасы, жмурил глаза и дул на кончик носа, но комарам это даже нравилось.
Избавление пришло от самой лисы: она только раз тявкнула с коротким подвывом у меня за спиной, и лисята мгновенно исчезли под землей. Ждать их снова не было смысла, потому что мать перебежала поближе
Мне вспомнилось немало встреч с четвероногими и пернатыми дикарями, когда неподвижность обманывала не только детенышей, но и взрослых животных. Четверо июльских бельчат спрыгнули со ствола липы мне на плечо, а потом по куртке и брюкам спустились на землю. Кабаненок обнюхал сапоги, ковырнул их пятачком, и, даже не взглянув вверх, побежал догонять своих. На Эмбе джейранка с двумя джейранятами, пощипывая траву, прошла в десяти шагах, пока я писал в путевой книжке. Все трос обернулись на голос, но шага не прибавили. Стоило же только переступить у них на виду — как будто три стрелы помчались по степи. Барсук однажды ткнулся прямо в ноги и, обогнув, затрусил дальше. Гаичка, прежде чем шмыгнуть с кормом в дупло, садилась на руку. Хорек, синица, сурок, соловей, еж, заяц даже не вздрагивали, внезапно увидев неподвижно стоящего человека, если, конечно, прежде не встречали его в иной ситуации.
К тем лисятам я приходил еще не раз и, пока матери не было близко, любовался их простыми играми, их жизнерадостностью. Приносил мышей, наловленных за ночь в ловушки. Угощение они принимали сразу, без всякого недоверия, только при дележе их внутрисемейное дружелюбие подавлялось чисто звериным эгоизмом, и дело доходило до зубов. Однако в таком возрасте ссоры не помнятся и прекращаются, как только исчезает их причина. А старая лиса слишком хорошо знала человека и ни разу не позволила посмотреть, как поддерживает порядок в семье.
Самым интересным была находка около лисьей норы огромной семьи лисичек, в то время как в лесу не было ни грибка. А тут под крыльями орляка и тремя цветущими любками будто специально были посажены свежие желтые грибки. Лисички около лисят.
Май следующего года был на тепло скуп и беден комарами. Дожди лили чуть ни ежедневно, и как-то нехотя отцветали лесные первоцветы. Снова я отправился к лисьей норе, потому что находилась она в том месте, где я стараюсь бывать в один и тот же день, если не через год, то хотя бы через два, чтобы точнее сравнивать ход событий в природе: что зацвело раньше, что поспело позднее, что появилось впервые, что внезапно исчезло. Дождавшись заката, я стал осторожно пробираться к знакомой низинке: а вдруг повезет! И опять, только теперь на светлом песке свежего выброса, я увидел шестерых игравших друг с другом зверенышей. Словно не было между двумя встречами полных двенадцати месяцев: так все было похоже у тех и этих близнецов.
Редкие комары им не докучали и настроения испортить не могли. Однако постепенно вместо возни друг с другом лисята стали принюхиваться к земле, сновать между кустиками бузины, беспокойно отбегать в сторону и тут же возвращаться назад. Они были голодны, но вначале, выбравшись из тесной и темной норы и забыв о неприятном чувстве, отдались детскому восторгу.
Когда ни один не смотрел в мою сторону, я делал шага два-три вперед, и так до тех пор, пока не стал различать коротенькие усишки, маленькие коготки и отдельные шерстинки их короткого и густого меха. Ветра не было, и густой запах звериного жилья стоял в низине. Наверное, и взрослая лиса не почуяла бы сквозь него человека. Я посвистел для начала голосами разных лесных и нелесных птиц, пощелкал пальцами, даже по-мышиному пискнул губами. При таком писке любая лиса свернет с охотничьей тропы, а эти хоть бы что! Тогда я спросил негромко: «Где мать с отцом?» Звереныши лишь на миг прекратили рысканье, но потом засновали опять. Зато одного взмаха руки было достаточно, чтобы вся шестерка, толкаясь, беззвучно исчезла в черном челе дома-норы.