Зеленая кровь
Шрифт:
Симбиоз, разумеется, не состоялся, зеленые клетки из кровотока вымылись или были уничтожены лейкоцитами. Но, видимо, не все. Часть зеленых клеток все же застряла, удержалась, видимо, в соединительной ткани. А может, и в лоханках печени - не в этом суть. Но вот знал ли он сам об этом? И как ему все это удалось скрыть от Наташи? Но если он точно знал, что зеленые клетки в крови не сохранились... Значит, появились против них антитела? Да, так, третьего не дано; третьего решения иммунология не допускает. А если так... Как он сформулировал первое условие "феномена Бэрнета-Феннера"? "По отношению к данной клеточной культуре в организме не должно быть никаких специфических антител..."
Не могу представить: отлично зная... пятьдесят на пятьдесят? Все девяносто девять и девять, наверное, за анафилаксию, - а он раз за разом облучается под кварцем... Раз за разом! "Я знаю одного тирана..." И тут я подвернулся со своей гермокамерой и углекислой атмосферой. Да, теперь мне его логика понятна: раз у нас в углекислой атмосфере симбиоз состоялся по внешним метаболическим связям - по всем этим трубопроводам и фильтрам, то почему он не должен состояться в организме? Внутри организма... Да, теперь мне ясно, что произошло, когда мы подключили фитотрон: углекислая атмосфера плюс интенсивный свет... Даже если в организме сохранился всего десяток зеленых клеток... Каждый следующий цикл деления - даже не геометрическая прогрессия, а лавина! Ведь каждая клетка при митозе делится на четыре, а то и на восемь частей... Все понятно: вот на что он надеялся. Одно непонятно: почему в таком случае не произошло анафилаксии? А раз не было анафилактического шока... Адаптация? И не кома, выходит, и даже не отравление, а... адаптация? Так вот почему он сбежал из бокса, когда услышал, что я хочу сделать ему переливание крови: надеялся на адаптацию, любой ценой, но довести опыт до конца чистым. Вот откуда у него взялись силы на бегство из бокса...
Мы проскочили переулок - столько лет здесь не был, забыл. Хлебников, почти не снижая скорости, развернулся на перекрестке, следом за нами такой же пируэт сделала "скорая", и мы подлетели к большому старому дому.
– Подожди меня здесь, - остановил я Хлебникова.
– Врачей тоже задержи. Если он здесь, я вернусь.
Длинный звонок перебудил, разумеется, всех жильцов квартиры, долго не открывали. Потом кто-то, судя по голосу - женщина, спросил: "Вам кого?"
– Куницыных.
Загремел засов, щелкнул замок, дверь приоткрылась - на цепочке. Меня разглядывали. А время идет, идет...
Я решил выяснить сразу:
– Михаил Иванович дома?
– Нет, - ответила женщина.
– Давно не видели. Но пройдите. Наташа-то точно дома.
Меня пропустили в прихожую - слава богу. Дверь в комнату Куницыных справа, со стеклянным витражом. Темно. Спят. Я постучал.
– Наташа!
– Кто?
Наташа. В голосе испуг. Неужели... Но куда он мог уехать?
Я не знал, как себя вести. Спросить о Михаиле прямо, "в лоб"? Невозможно. Эта новость ее убьет. Но как тогда выяснить?
Открылась дверь. Наташа - заспанная, с растрепанными волосами, в халате... Вот, оказывается, ты какой можешь быть...
– Ты? Так поздно?
– Прости, Наташа.
– Михаил?
– Она обеими руками вцепилась в мое пальто. Халат раскрылся...
– Да нет, что ты! Просто вот увидел тебя, и все как-то перевернулось вдруг... Я ведь помнил о тебе все эти четырнадцать лет. Помнил, а зайти не решался. А вот сегодня увидел... Ты очень расстроена моим дурацким визитом?
Я медленно отступал к двери. Я ей говорил, говорил что-то... Пока она, уже у самой двери, не отпустила мое пальто. Вряд ли она что-нибудь поняла из моего бессвязного бормотания. Решила, наверное, что пьян.
Хлебников стоял у "скорой". Я подбежал, перевел дыхание:
– Нет его. Не появлялся.
Хлебников посмотрел на часы. Я тоже. Два часа тридцать минут. Если я с периодами митоза не ошибся... Опоздали. Одна надежда, что деление зеленых клеток без света затормозится. Но если он вздумал где-нибудь загорать... Куда он мог сбежать?
Издалека, от Советской площади, послышался вой еще одной сирены "скорой". Везут донорскую кровь. А вдруг он все же поехал на трамвае?
– Гриша, я однажды из института в это время ехал на трамвае. У них там какой-то дежурный вагон - всю ночь ходит.
– Ясно, - сказал Хлебников. И - в приспущенное стекло "скорой": - От вас можно связаться со станцией? С вашим диспетчером?
Ему протянули трубку - от рации.
– Диспетчер? К вам не поступало сообщений о Куницыне? По нашим предположениям, он должен ехать от Экологического института до Советской площади на дежурном трамвае... Нет? А вы можете оповестить? Оповестили? Все бригады? Они знают, что надо делать? Это хорошо.
Подъехала вторая "скорая". Из нее выскочил врач. Подбежал к нам.
– Нашли?
Хлебников вернул трубку рации в машину и отрицательно покачал головой.
– Может, сообщить в милицию?
– предложил я.
– Мы и так подняли тарарам на весь город, - раздраженно ответил Хлебников.
– Еще не хватало милиции! В институте он, некуда ему больше податься. Если нет дома, значит, в институте. Поехали.
Он пошел к своей машине.
– Вы куда?
– спросил врач со второй "скорой", молодой довольно, видел я его, кажется, однажды на станции - когда искал Михаила.
– Не знаю. Начальник решил возвращаться в институт. А вам, наверное, надо возвращаться на станцию.
– Ни в коем случае, - запротестовал врач.
– Мы едем с вами.
– Ну что же, с нами так с нами. Отпустите хотя бы ту машину.
– Если мы понадобимся, диспетчер всегда имеет возможность вызвать нас по радио, - сказал врач первой "скорой" из кабины.
– Едем, не будем терять время.
В это мгновение тяжелая парадная дверь хлопнула, выпуская на мороз полуодетую Наташу. Увидев, что я сажусь в машину, она побежала, крича;
– Саша! Ты обманул меня... Саша! Что с Михаилом? Саша...
– Закрой дверцу, - приказал Хлебников, трогая машину.
В заднее стекло я заметил, что ее подобрала вторая "скорая" - знали, видно, кто она. И вновь мы, разрывая ночную тишину города воем сирены, проскакивали перекрестки на любой свет и неслись по пустынным улицам на предельной скорости. Но теперь я уже не понимал, куда и зачем мы несемся сломя голову. А Хлебников, видимо, понимал. "Наше время, - любил повторять профессор Скорик, - отличается большим динамизмом потому, что слишком много людей почувствовали в себе способность увидеть цель". Хлебников эту цель видит даже более чем ясно. А Михаил... Тоже. К сожалению, и он слишком уж ясно видел свою цель. Феномен Бэрнета - Феннера...