Зелёная мантия
Шрифт:
– Но почему?
– Я уж не говорю о том, как ты выглядишь – грандиозно, между прочим, – но вот как ты держишься! Это уж изнутри идёт. И ещё: о человеке многое можно сказать по его детям. Ты сама вырастила Али, и вышло чертовски хорошо, Френки. Для меня человек, который способен на такое, очень даже особенный, позволь тебе сказать.
Френки нагнулась над столом и накрыла его ладонь своей.
– Мне нужно было это услышать, Тони. Похоже, я многого хочу от жизни.
– Сдаётся мне, мы все такие – нас нужно подбадривать. Ничего плохого тут нет. Плохо только, когда некому сказать доброе слово.
Френки кивнула, сжала
– Мы с тобой, – заметила она, – второе утро подряд откровенничаем. Как бы это не вошло в привычку…
– Я рад, что мы смогли поговорить.
– Я тоже.
Ему больно было смотреть на неё. Её взгляд что-то обещал, но нельзя было потянуться за обещанным. Пока ещё нельзя. Не сегодня. Не после того, что ей пришлось пережить ночью, не перед тем, что ещё предстоит. Но вот когда все кончится, когда он уже не нужен ей будет таким, как был, – тогда и посмотрим. Тони отодвинул чашку и достал автоматический пистолет Баннона вместе с набором для чистки оружия.
– Ну что ж, – сказал он, – прежде чем начинать стрелять по деревьям, следует разобраться, как работает этот красавчик. Вот эта штучка…
Он осёкся, почувствовав прикосновение её руки.
– Спасибо, – сказала Френки.
Валенти понимал, что она хочет сказать. Обещание по-прежнему стояло в её глазах. От близости к ней его кинуло в жар. Он снова откашлялся, и Френки убрала руку. Откинула волосы со лба и наклонилась вперёд. Валенти перевёл дыхание и начал сначала.
– Ладно. Значит, вот это – предохранитель. Когда он сдвинут вперёд, пистолет не работает. Смотри, можно нажать курок, и ничего не случится. – Он выщелкнул магазин и показал ей. – Вот это – магазин. В нем двенадцать патронов. Когда в начале века такие появились на рынке, их называли самозарядными пистолетами. Здесь нет такой отдачи, как в барабанных, потому что сила отдачи уходит на то, чтобы выбросить пустую гильзу и подать новый патрон. Я и барабанный дам тебе попробовать, но, думаю, тебе лучше держаться этого. Он легче и проще в обращении…
Когда они вышли из леса и оказались на склоне холма над хижиной Льюиса, Али остановилась. Отсюда ей не было видно старика, но над трубой поднимался дымок, так что он наверняка дома. Да и куда ему уходить?
– Идём, – поторопила Малли. Али не двигалась.
– Я вот думаю, – сказала она. – Может, мне лучше поговорить с кем-то ещё? Вот с той старушкой, с которой я вчера танцевала?
– С Лили?
– Да, с ней.
– Зачем?
– Ну, я знаю, что ты думаешь, и знаю, что говорит Льюис, но не знаю, что думают другие жители деревни. Они ведь не все как Льюис, верно?
Малли покачала головой:
– Льюис другой… и Томми тоже.
– Я так и думала. По-моему, мне надо поговорить с ней – просто чтоб взглянуть под другим углом.
– А ты залезь на дерево, – усмехнулась Малли.
Али рассмеялась:
– Но тогда я ничего не услышу – по крайней мере об этом деле. Ты знаешь, где живёт Лили?
– Конечно.
Дикарка свернула к деревне. Бросив ещё один взгляд на жилище Льюиса, Али пошла за ней. На вид кустарник перед ними казался непроходимым, но, держась след в след за Малли, девочка умудрялась пробираться. Дикарка то и дело сворачивала, обходя самые густые заросли, и вдруг
– Вон там живёт Лили, – показала Малли, выбравшись на дальний край деревеньки. Маленькую живописную хижину почти скрывал плющ. У каменных стен тянулись вверх кусты роз.
– А ты не зайдёшь? – спросила Али.
– Нет, подожду тебя здесь. Али замедлила шаг:
– Ты не любишь Лили?
– Наоборот, она мне очень нравится, просто я с ней не знакома. Ты иди.
Оставив дикарке трость, Али подошла к дому. У самого крыльца её одолела застенчивость, но не успела она передумать, как дверь отворилась, и Лили с порога взглянула на девочку. От улыбки все лицо старушки залучилось морщинками.
– Какой приятный сюрприз, – сказала она. – Заходи.
– Я не хотела вас беспокоить…
– Глупости! Мы тут так редко видим новые лица. Я тебе очень рада. – Она провела Али в дом. Единственная комната была разделена на гостиную, чистенькую кухню и уголок для спальни. На кровати лежало яркое лоскутное одеяло.
Подумав, как порадовалась бы такому мама, Али подошла ближе и разглядела, что лоскутки сшиты вручную.
– Какое красивое! – сказала она.
– Ну, спасибо… Ты Али, верно? Всю зиму шила, когда ещё жив был Джевон. Моего мужа звали Джевон.
Али кивнула и взглянула на подкрашенную сепией фотографию над камином:
– Это он?
– Он, он. Красивый был черт, правда?
– А кто снимал? – спросила Али. У неё сложилось впечатление, что в Новом Волдинге не водится современных услуг. И где они проявляли снимки?
– Это Эдмонд снимал, сын Льюиса. Он, пока совсем не уехал, много раз выбирался в большой мир. А потом ушёл с цыганами и не вернулся.
– С цыганами? С настоящими цыганами? – Ей вспомнилось, что Льюис что-то такое упоминал.
– Они появляются у нас раз или два в году – всего одна семья, Грис. Джанго – он теперь уже дедушка – привозил своих, сколько я себя помню. Все, что мы не можем вырастить или смастерить, мы получаем от них. Сахар, чай, специи и все такое. Льюис очень расстроился, когда Эдмонд ушёл.
– А почему он ушёл?
– О, ты же сама молодая. Должна знать, как непоседливы молодые люди. Ведь и наша деревенька появилась только потому, что молодёжи в старом Волдинге не сиделось на месте. Вот и мой Питер уехал – через год после Эдмонда.
– Вы по нему скучаете?
Лили взглянула на фотографию мужа и вздохнула:
– Да, конечно, скучаю. Особенно с тех пор, как не стало Джевона. Я все надеюсь, что он ещё вернётся, но думаю, не дождусь.
– Почему?
– Льюис говорит: тот, кто надолго уходит из деревни, теряет дорогу обратно.
– И вас с каждым годом остаётся все меньше и меньше, да? – спросила Али.
– Боюсь, что так. Но мой Джевон знал, что так будет. Мы переменились, понимаешь? Стали ленивы… или, скорее, забывчивы. Мы теперь только и делаем, что танцуем у старого камня. Иногда тайна является, иногда нет. Когда-то мы приносили в жертву быка – каждый год у старого камня. – Она не заметила, как побледнела Али. – Мне думается, это важно – обряды и все такое. А теперь мы вроде как говорим: «Приходи-когда-захочешь». Приходит равнодушие. Думаю, если бы не тайна – если бы олень больше не выходил к камню, мы бы все давно разбрелись.