Зелёная Миля (Green Mile)

Кинг Стивен

– Извини, что назвала тебя трусом, – сказала она. – Мне так плохо, хуже я ничего не говорила тебе за всю нашу жизнь.

– Даже в тот день, когда мы поехали с палаткой и ты назвала меня старым вонючим Сэмом? – спросил я, и мы рассмеялись, потом поцеловались раз или два, и снова между нами воцарился мир. Она была так красива, моя Дженис, она мне до сих пор снится. Старому и уставшему от жизни, мне снится, что она входит в мою комнату в этом одиноком, заброшенном месте, где коридоры пахнут мочой и тушеной капустой, мне снится, что она молода и прекрасна,

с голубыми глазами и высокой красивой грудью, к которой я не мог не прикасаться, и она говорит: «Ну что, дорогой, меня не было в той автобусной катастрофе. Ты ошибся, вот и все». Даже сейчас мне это снится, и иногда, когда я просыпаюсь и понимаю, что видел сон, я плачу. Я, который почти никогда не плакал молодым.

– А Хэл знает? – проговорила она наконец.

– Что Джон невиновен? Мне неизвестно, откуда он может знать.

– Он в состоянии помочь? Он может повлиять на Крибуса?

– Нисколько, дорогая.

Она кивнула, словно этого и ожидала.

– Тогда не говори ему. Если он не способен помочь, то ради Бога, не говори ему.

– Не скажу.

Она подняла на меня свой строгий взгляд.

– Ты не говори, что болен, когда наступит та ночь. Никто из вас не должен. Вы не можете.

– Да, не можем. Если мы будем там, то по крайней мере сделаем все быстрее. Хоть это в нашей власти. Чтобы не получилось, как с Делакруа. – На секунду, слава Богу недолгую, я увидел, как черная шелковая маска горит на лице Делакруа, открывая спекшиеся сгустки студня, бывшие когда-то глазами.

– У вас нет выхода, да? – Она взяла мою руку, потерла ее о свою мягкую бархатистую щеку.

– Бедный Пол. Бедный парень.

Я ничего не сказал. Никогда раньше, ни потом мне так не хотелось бежать. Просто взять с собой Джен и бежать куда глаза глядят с одной сумкой на двоих.

– Мой бедный парень, – повторила она, а потом произнесла: – Поговори с ним.

– С кем? С Джоном?

– Да. Поговори с ним. Узнай, чего он хочет.

Я обдумал ее слова и кивнул. Она была права. Как всегда.

7.

Через два дня, восемнадцатого, Билл Додж, Хэнк Биттерман и кто-то еще, не помню, кажется, из временных, – повели Джона Коффи в блок "Д" в душ, а мы отрепетировали за это время его казнь. Мы не дали старому Тут-Туту играть роль Джона, понимая даже без слов, что это непристойно. Вместо Джона был я.

– Джон Коффи, – проговорил Брут не очень уверенным голосом, когда я сидел, пристегнутый к Олд Спарки, – вы приговорены к смерти на электрическом стуле, приговор вынесен судом равных по положению...

Равные по положению Джону Коффи? Это шутка. Насколько мне известно, таких, как он, на планете нет. Потом я вспомнил слова Джона, когда он смотрел на Олд Спарки с нижней ступеньки лестницы, ведущей в мой кабинет: «Они все еще здесь. Я слышу их крики».

– Выпустите меня отсюда, – хрипло выдавал я. – Расстегните застежки и выпустите.

Они так и сделали, но на секунду я застыл, словно Олд Спарки не хотел меня отпускать. Коща мы возвращались обратно в блок, Брут шепнул мне так тихо, что даже Дин и Харри, расставляющие последние стулья позади нас, не могли услышать:

– Я совершил в своей жизни несколько поступков, за которые мне стыдно, но сейчас впервые в жизни дейст-вительно ощущаю страх, что могу попасть в ад.

Я посмотрел на него, чтобы убедиться, не шутит ли он. По-моему, он не шутил.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду то, что мы казним Дар Божий, – произнес он. – Того, кто не причинил вреда ни нам, ни кому другому. Я хочу сказать, а что если я закончу тем, что предстану перед Богом, Отцом всемогущим, и Он спросит меня, почему я это сделал? Что я отвечу, что это была моя работа? Моя работа?

8.

Когда Джон вернулся из душа и временные ушли, я открыл его камеру, вошел и сел на койку рядом. За столом был Брут. Он поднял глаза, увидел, что я там один, но ничего не сказал. Он просто продолжал заполнять бумажки, все время слюнявя кончик карандаша.

Джон смотрел на меня своими странными глазами: покрасневшими, далекими, влажными от слез и в то же время спокойными, словно скорбь не самое плохое состояние, если к нему привыкнуть. Он даже слегка улыбался. От него исходил запах мыла, я помню, – чистый и свежий, точно запах ребенка после вечернего купания.

– Привет, босс, – сказал он, а потом взял мои руки в свои ладони. Сделал он это совершенно непринужденно и естественно.

– Привет, Джон. – В горле у меня стоял ком, и я пытался его проглотить. – Думаю, ты знаешь, что время уже подходит. Через каких-то пару дней.

Он молчал, только сидел и держал мои руки в своих. Оглядываясь назад, думаю, что уже тогда что-то начало со мной происходить, но я был слишком сосредоточен – эмоционально и умственно – на своей работе, и не заметил этого.

– Ты бы хотел чего-нибудь особенного на ужин в тот вечер, Джон? Мы можем сделать для тебя почти все. Да-же принести пиво. Нальем его в подходящую чашку.

– Никогда не пробовал, – сказал он.

– А что-нибудь особое из еды?

Его лоб сморщился под гладкой коричневой кожей черепа. Потом морщины разгладились, и он улыбнулся:

– Хорошо бы мяса.

– Мясо будет, с подливкой и картофельным пюре. – Я почувствовал покалывание, как бывает, когда отле-жишь руку, только это покалывание распространилось по всему телу. Моему телу. – А что еще?

– Не знаю, босс. Что есть, наверное. Может, окра, но не обязательно.

– Хорошо, – сказал я и подумал, что еще на десерт будет приготовленный миссис Дженис Эджкум фруктовый пирог. – А как насчет священника? Кого-нибудь, с кем бы ты мог произнести коротенькую молитву послезавтра ночью? Это успокаивает людей, я видел много раз. Могу связаться с преподобным Шустером, он приходил к Дэлу...