Зеленое солнце
Шрифт:
Эту историю рассказывали ей, когда знакомили с кречетом. Назар знакомил — со всеми и сразу, и она провалилась в незнакомый ей интересный мир, которого могла бы и не увидеть, если бы отказалась.
Но как можно было отказаться?
Согласилась!
Конечно, она согласилась. Там, на кухне, когда он спрашивал, и потом каждое его «уверена?» встречала решительным «конечно!».
Надо отдать ему должное, он спрашивал несколько раз, словно давая ей возможность одуматься и повернуть все вспять, да куда там? Последующие часы, пока Назар отсутствовал, Милана была занята бурными, спонтанными, спешными сборами, похожими на
Да так и есть. Сбегала, хотя и не привыкла бежать.
Дом душил ее. Казался тюрьмой, темницей, высоким замком, в который ее заточили, и все ее перемещения за его пределами зависели вовсе не от нее, а от тех, кто играли роли надсмотрщиков в ее тюрьме — каждый в своей очереди. Кроме него. Он и стал глотком воздуха, как-то постепенно, незаметно, исподволь, когда она даже не догадывалась, что именно к этому все и идет. Он сделался ее свободой — совсем уж неожиданно с его слежками, контролем и манипуляциями, неуклюжими и какими-то немного детскими. Милане было все равно. Когда она сходила с ума со скуки, одиночества и невозможности выбраться из заточения — именно он приходил на помощь.
Когда Стах загнал ее в глухой угол растерянности — именно он вывел ее на свободное пространство.
Говорят, для слепого человека поводырь — это и есть мир. Его мир.
Милана не была слепой и поводырь ей не нужен. Ей нужна свобода и ей нужен… Назар.
Ей нужен Назар!
Сюрприз!
Для нее — такой огромный сюрприз, что не понять, хорошо это или плохо.
Она сбрасывала вещи в сумку, вспоминая на ходу, что может ей пригодиться, и старалась не шуметь, чтобы раньше времени не привлекать внимания, потому что страшно — вдруг ничего не получится.
Получилось. Все у них получилось, хотя даже оказавшись в салоне «фиата», Милана все еще не верила ни себе, ни Назару, забрасывавшему ее сумку в прицеп. Потом они выехали за ворота — в полном молчании. И еще некоторое время мчали по трассе на юго-запад — в точно таком же молчании, будто бы оба были до предела напряжены.
После утра ни одного из них все еще не отпускало и куда-то подевалась вся легкость, что до этого была в их общении. А потом Назар затормозил, когда они свернули за первый же поворот, съехал на обочину и снова повернулся к ней, чтобы поцеловать. Быстро, коротко и… легко. Будто напоминая, что это утро ни ему, ни ей не приснилось и все было по-настоящему. Он и она настоящие, и все, что между ними, реально и осязаемо.
И они свободны. Полностью. Целиком. На ближайшие несколько дней, сколько будет длиться их путешествие — они свободны и предоставлены только самим себе.
«Мы сейчас едем к Бажану, — низким хриплым голосом проговорил Назар, прижимая ее к себе. — Завезем к нему Тюдора, я его в трейлер запихал. Дома за ним ухаживать некому, а Бажан повадки моего кречета знает, как-то справится. И давай там переночуем. Там хорошо, тебе понравится, а?»
«Понравится», — снова согласилась Милана, почему-то не сомневаясь в том, что понравится.
Соглашаться с ним оказалось проще, чем спорить. И это к лучшему, иначе сегодня она проживала бы совсем другой вечер, а не слушала бы возню Любуси, лай собак в вольере, не наблюдала бы, как Назар мечется — почти не отходя от нее и в то же время решая множество дел сразу вместе с Бажаном, чтобы его хищнику было комфортно, и чтобы их с Миланой холодильник в трейлере был наполнен самым необходимым хотя бы на завтрашний день. Потом они выкрутятся на месте, а сегодня минут терять не хотелось. Хотелось скорее остаться вдвоем и в то же время хотелось длить и длить этот вечер — первый вечер их настоящей свободы.
— Ну и как вам в нашей деревне-то? — раздался рядом густой, басовитый и такой же уютный, как все вокруг, голос Бажана, показавшегося на веранде.
Этот голос вывел Милану из полутранса, в котором она находилась. Все слишком быстро, слишком нереально, будто во сне или компьютерной игре. Она повернула голову к егерю и уже собиралась ответить свое ставшее привычным «интересно», но неожиданно даже для себя ответила:
??????????????????????????- Не знаю.
— Не привыкли?
— Привычка — это плохо.
— Чем же?
— Привыкнуть можно ко всему, а потом перестаешь понимать, хорошо это или плохо. Ну то, к чему привык.
Бажан внимательно поглядел на нее, придвинул себе стул и сел рядом. Отчего-то это совсем не напрягло.
— Какая славная философия, — заявил он. — А как по-вашему, Назар вот хорош или плох? Ну, пока не привыкла.
— Разный, — быстро, не задумываясь, ответила она. — И не может он быть чем-то одним, он же живой. Никто не может. Поступки могут быть разные. Вот я знаю, что он много дерется. Это плохо. Но я же не знаю — почему. Хотя, конечно, вряд ли он местный Робин Гуд, и тогда получается, что это все-таки плохо, — она усмехнулась и отпила чая, уже немного остывшего, но все еще очень вкусного. — Но это точно было хорошо, когда он защищал меня от хулиганов.
— И он защитил? — улыбнулся Бажан.
— А вы сомневаетесь?
— Нет. Край у нас диковатый, это правда, народ специфический. Если повезет, то разбогатеть можно сказочно, вот они и сходят с ума, за этот шанс друг другу глотки перегрызть готовы. А от нищеты все равно не спасает. Назару с разными людьми дело иметь приходится, потому как работает уже где работает, а значит — и драться пришлось научиться. Но его кулаки — не то, чего надо бояться.
— В городе так не думают, — сказала Милана, вспомнив, как Назару легко удалось всех от нее отвадить.
— Ну рудославским кого-то бояться — и не повредит, — рассмеялся Бажан. — Если б не его кулаки, многие дела перестрелками бы заканчивались. У нас тут почти Техас.
— Скажете тоже! — с сомнением выпалила Милана. — Двадцать первый век на дворе.
— Принципиально двадцать первый мало чем отличается от семнадцатого, а тот в свою очередь от восьмого. Рано или поздно в жизни все в этом убеждаются.
— Ну если верить в ведьм и русалок — то может быть…
— А кто ж говорит, что они в них не верят. Где-то в глубине души каждый человек своей чертовщины боится, по-настоящему светлых мало. Я бы сказал, что и нету, но встречалась по жизни пара особей диковинных, — в это время Назар показался во дворе и протопал к машине, волоча какие-то сумки — собирался, значит. Бажан усмехнулся и добавил: — Дед вот его, к примеру. И у того было к чему придраться, но если на атомы разложить там все — то правильный был мужик, никому на земле зла не сделал, наоборот — хорошее вокруг себя приумножал. Но, как известно, такие водились и в семнадцатом веке, просветителями назывались. Назар на него в этом смахивает, еще б голова не такая горячая и к делу толковому его применить, а так сердце-то золотое.