Зеленые небеса
Шрифт:
– Паша, переключи на Саймон ТВ, вроде как кого-то из нашей разведки аномалии скормят, в Сети вычитал, - звучит голос из зала.
– Уроды...
Невидимый в темноте Паша щёлкает пультом, и на экране появляется довольно упитанного вида ведущий, на фоне каких-то больших стеклянных ящиков.
"...Сегодня, в прямом эфире нашего телеканала, состоится очередная показательная казнь врагов нашей Великой Империи, - самодовольно тряся тремя своими подбородками, торжественно говорит тот.
– Верховный Имперский суд вынес вердикт шпионам повстанцев, и будет применён в действие путём переработки в промышленной аномалии. А теперь слово государственного обвинителя, прошу! (В кадре старик в офицерском мундире, вся грудь в наградах, стоит с бумажной папкой в руках.)
– Итак, граждане Великой Саймоновской Империи, а так же жители остального мира, - важно воскликнул обвинитель.
– Сегодня мы приведём в исполнение приговор Верховного Имперскогосуда, по делу 456434 о ведении повстанческой разведывательной деятельности, в результате которой нанесли определённый урон нашему государству. По решению суда, приговорённые должны быть казнены путём переработки в аномалии. Ввести заключённых!"
– Паша, да ну, зачем на это смотреть!
– раздался другой голос из зала.
– Переключи на наш канал.
А у меня волосы встают дыбом - к стеклянным ящикам, что в данный момент показывали на экране вывели моих родителей. Да, как бы мне не хотелось, чтобы всё было не так, но это были они - в следах от побоев, в изодранной одежде, это точно были они.
– Не переключать!
– заорал я не своим голосом, Ленка аж вздрогнула, испугавшись. А я уже нёсся к телевизору под изумлённые взгляды курсантов.
– Не переключать!
Остановился в проходе напротив телевизора, всматриваясь до рези в глазах в экран.
"- Ваше последнее слово, - надменно произносит обвинитель.
Отец с матерью стоят вместе. Крепко держась за руки, видно, как маму бьёт дрожь, ноги подкашиваются, папа спокоен, придерживает её, в глазах огонь и ненависть.
– Будьте вы прокляты, мрази!
– сквозь зубы изрекает батя.
– Всё равно наступит конец вашей сраной империи, будьте уверены.
Взгляд отца меняется, и становится грустным.
– Прости нас, Лёша, сынок! Живи и будь человеком...
Он осёкся, проглотив ком в горле, обнял мать, хотел ещё что-то добавить, но обвинитель командует:
– Привести приговор в исполнение!"
Меня уже трясёт, слёзы льются по щекам. Разум отказывается верить в происходящее, нет, этого не может быть... Как же так, папа? Почему? Зачем?..
В кадре появляются несколько солдат в красной форме, и отрывают родителей друг от друга. Мать кричит, рвётся к отцу, но врагом много и сильнее, они тащат моих самых дорогих людей на земле к этим проклятым ящикам... Мои колени подкосились, и я рухнул на плитку пола. Уже не смотрю на экран, а голос обвинителя,как глашатай ада объявляет:
– Активировать аномалии.
Зрительный зал оглушают дикие крики непереносимых страданий, и я не понимая, что делаю, несусь вон из помещения. Бегу как в тумане, не видя ничего вокруг, мне бы просто убежать от этих криков, я не могу слышать, как они кричат от боли... Это сильнее меня, это выворачивает наизнанку душу, буквально разрывая сердце на части грязными когтями отчаяния.
Выскочил из казармы и заорал во всю глотку. На трясущихся ногах побрёл к дальней скамейке, и усевшись на неё, уставился перед собой. Сидел, и тупо смотрел куда-то на стену учебного корпуса, заливаясь слезами. Неземная боль расплавила мою душу, и в ней что-то лопнуло, перегорев, как вольфрамовая нить. И я уже совсем другой, иной, чем был десять минут назад.
Ну воти всё, батя, так и не свиделись с тобой, не сходили, как планировали, на утреннюю рыбалку к реке, да так и не подварили наш старый "Москвич". Прости мама, что был иной раз груб с тобой, ты же своей добротой совсем разбаловала сына... И больше не позовёшь меня из окошка, не спросишь, как дела. В памяти наш двор у дома, сижу, курю на скамейке, а мать, отодвинув занавеску зовёт:
– Лёша, иди кушать!
Засунул кулак в рот, и схватив его зубами, завыл, как пёс. Вот и всё...
Когда пришёл в себя, увидел, что рядом со мной сидят Иван и Лена. Княжна гладит мою руку, положив её на свои колени, глаза мокрые совсем, в них полное участие и сострадание. Сержант хмурый, косится на меня время от времени, словно боится, что я снова ломанусь сломя голову.
– Ну как ты?
– прервал молчание Пустов.
– Глупостей не натворишь в горячке?
– Не натворю, - угрюмо ответил я.
– Есть выпить?
– Пойдём в кладовку!
– кивнул сержант.
Втроём поднялись в помещение кладовой, и через минут двадцать я уже был мертвецки пьян, выпив за два присеста бутылку коньяку. Ленка с Иваном пить не стали, сидели и с тоской смотрели на меня, похоже, не зная, что и сказать. Да тут и говорить ничего не надо было, я и сам не знал бы, что делать в такой ситуации.
– Что ж за мир у вас такой, а?
– спросил я заплетающимся языком. Во, да у меня "блокировка" слетела, не иначе, потому как говорил о таких вещах, о коих и промычать недавно толком не мог.
– Провалился бы он пропадом, вместе с небом вашим зелёным. Одни беды только...
И размахнувшись, запустил пустую бутылку в стену, бах, только осколки стекла в разные стороны.
– Всё, ложись спать, Лёша!
– меня положили на невысокую стопку матрасов, заботливо прикрыв одеялом.
– Всё будет хорошо, я с тобой.
Это Ленка сказала, она поцеловала меня и немного посидев рядом, ушла...
С утра меня разбудил сигнал подъёма. Перед глазами встали кадры вчерашней телепередачи, и я застонал, обхватив голову руками, душу захватила мощнейшая апатия. Лежал, и тупо слушал, как за дверью галдят курсанты, собираясь на утреннюю пробежку. Было совершенно на всё наплевать, лишь что-то тоскливо сжалось в груди, и болело тупой болью. Пошло бы всё лесом, училище, Грязи, весь этот грёбаный мир, пропади он пропадом. Не считая Беликову, со мной здесь ничего хорошего не происходило, лишь хрень всякая. Да и нашим с Ленкой отношениям опять-таки мешают, как назло просто.