Зеленые перья. Сборник рассказов
Шрифт:
Почему вместе не решить, не подумать? Ведь я вижу мир немного с другой позиции, может, она в чем-то подойдет тебе больше, чем твоя прежняя?
Твои отношения с родителями и с братом, твоя болезнь – все это, как ты считаешь, не должно меня касаться. Ты скрываешь от меня свои заботы, свои несчастья, не желая огорчать меня.
И я постепенно отдаляюсь от тебя, становясь совершенно чужим. Более чужим, чем твои друзья, чем те девочки, с которыми ты вместе ходишь на занятия по танцам. Посмотри, кем я стал теперь. Грелкой для твоей кровати? Курьером для доставки продуктов из магазина? Кто я тебе, родная?
– Алёна, посмотри на меня, –
Мне надоело чувствовать себя садистом. Ты постоянно повторяешь, что ради меня бросила пение, реже встречаешься с друзьями, стала стесняться носить брюки и надеваешь нелюбимые тобой юбки.
– Я все исправлю, мы исправим, мы сможем… останься. У нас же все было хорошо! Куда ты поедешь? Ты же оставил свою квартиру маме. Я не гоню тебя.
Остаться… какое заманчивое предложение. Ничего не менять, ничего не решать. Стабильность и покой. Что значит остаться?
Остаться – это значит предать самого себя.
Снова с тоской смотреть на нелепую банку с рассыпавшимся чаем и, бросая взгляд на жену, вспоминать совсем другую женщину.
Что значит остаться?
Забыть, что значит валяться на свежескошенной траве, в парке посреди города. Что значит терять голову от одного поцелуя.
Знаешь, о чем я подумал? Что я буду вспоминать, если мне случится умереть прямо сейчас? Ни наши с тобой походы по музеям и театрам, ни посиделки в кафе. А то как я впервые встретил ЕЕ.
Мы договаривались о встрече по телефону, я ужасно нервничал. Боялся, что не узнаю ее в толпе посреди вокзала. «Узнаешь, обязательно узнаешь. У меня на голове будут зеленые перья». В каком смысле? – подумалось мне, но я так и не решился спросить. А когда я поднялся по эскалатору наверх, с бешено колотящимся сердцем, то увидел девушку с длинными волосами и с резинками в волосах, в которые были вплетены зеленые перья. Чудо, маленькое чудо посреди большого, скучного, серого города. Моя персональная сказка.
Моя жена все говорит и говорит, сбивчиво и невнятно, но я почти не слышу ее. Мольбы и упреки не значат уже ничего.
– Чего не хватает тебе? Что такого способна дать тебе она, чего не могу дать я? – спрашивает она, наконец.
– Радость, – не задумываясь, отвечаю я.
Алёна замолкает. Решительно и строго смотрит на меня в последний раз. Исчезает в комнате, возвращается с ключами.
– Ты всегда можешь вернуться, помни об этом.
Вот так.
Не «я хочу, чтобы ты вернулся», не «я буду ждать». Она всегда считала эмоции непростительной слабостью.
Пока я собираю чемодан, пока открываю дверь – она смотрит на меня тем же пронзительным, тоскливым взглядом. Осуждающим и молящим одновременно. На пороге квартиры я очень внимательно всматриваюсь в ее красивое, еще совсем молодое лицо, как будто сравнивая этих двух женщин – ту, которую я люблю и ту, от которой ухожу.
У них нет совершенно ничего общего.
И тем не менее это одна и та же женщина, просто с разницей в семь лет. Семь лет совместной жизни.
Я молча захлопнул дверь, чтобы никогда больше не возвращаться. Я знал, что это – единственный способ сохранить мою любовь к Алёнке, сохранить мою веру в самую упоительную апрельскую сказку.
Однажды мы повзрослеем, детка!
– Однажды мы повзрослеем, – сказала Дженни, болтая ногами над краем пропасти.
На самом деле, пропасть была невысокая, ведь мы сидели на крыше типовой девятиэтажки, наслаждались первыми теплыми днями запоздалой весны.
Есть люди, занимающиеся промышленным альпинизмом, я читала блоги тех, любит экстремальные виды спорта, вроде прыжков на тарзанке с небоскребов.
Но на мой непритязательный вкус именно мы и сидели под самым небом. Облака казались такими близкими, что руку протянешь – коснешься, машины внизу такими маленькими, что наступишь – раздавишь.
А людей в нашем маленьком мирке между небом и землей не было вообще. Ни единого человека: ни родителей, которые заставляли бы постоянно делать уроки, ни училки по истории города, называвшей девчонок «барышнями» и утверждавшей, что носить джинсы – это некрасиво и неженственно.
Мы могли делать все, что угодно – курить купленную в ближайшем ларьке Оптиму, материться и плевать вниз, на чисто выметенный тротуар и головы прохожих.
Мне хотелось поделиться своими наблюдениями с Женькой, но я боялась показаться неопытной, ведь это был всего третий раз, когда я залезла на крышу. Коленки подрагивали, голова кружилась, и я покрепче стискивала сигарету, боясь выдать свое состояние. Боясь показаться смешной, неинтересной, оказаться ненужной…. Ненужной этому невероятному, поразительному, потрясающему существу, вобравшему в себя все то, чего мне так не хватало в жизни: дух странствий, свободу и легкость.
– Повзрослеем? Что ты имеешь виду? – знаю, что Женька терпеть не может ни когда я хмурюсь, ни когда разговариваю так серьезно. И все равно ничего не могу с собой поделать. В тот момент кажется таким важным – понять, уловить, почувствовать. Важнее всего остального. И даже Женькиного расположения важнее.
– Ну как же, – она не сердится, беспечно поправляет волосы и запрокидывает голову наверх, не глядя на меня. У нее острые коленки и острый подбородок. Красиво. – Когда-нибудь на одной из дискотек или возле дома ты познакомишься с парнем, он тебе очень понравится, ты пойдешь с ним на свидание. Он расскажет тебе про свой мотоцикл, пригласит на рок-концерт, и ты влюбишься в него. Очень, очень постепенно, сама не заметишь, как это произойдет. Раз в неделю, два, свидания, секс. И начнешь меняться ради него, под него. Естественно, он не станет чего-то требовать, просто просить: «ведь ты же не станешь надевать такую короткую юбку, все будут пялиться, мне будет неприятно». К примеру. Не обязательно так. И ты перестанешь носить короткие юбки, ярко краситься и красить волосы в черный цвет. Через год, два, десять – ты изменишься. И даже будешь считать, что счастлива. В уютном, тихом мирке домашнего уюта. В болоте.
– Дженни…, – негодующие вскрикиваю я, пытаясь схватить ее за руку, но она отдергивает руку и нервно смеется.
– Ага, сейчас ты скажешь, что «ты никогда» и «зачем тогда взрослеть». Вы все так говорите. Мы так говорим. А потом наступают эти заветные пятнадцать лет, гормоны и все.
До боли закусываю нижнюю губу, чтобы не разреветься. Как она смеет говорить такое! Я неплохо знаю саму себя, мне приходилось и встречаться с кем-то, и… Но как можно променять саму себя, свои мечты на это. Невероятно. Это как сдаться, раз и навсегда признать, что они все были правы, а ты – нет.