Зеленый берег
Шрифт:
Дома она напекла блинов, вскипятила чайник. Но Джагфар не явился к обеду. Уже смеркалось. Гаухар включила свет, опять уселась за книги. Часа два прошли незаметно. Уже по-настоящему стемнело. С улицы через раскрытое окно доносятся ребячьи голоса. Но вот они постепенно смолкли. И прохожих убавилось, В квартире у Гаухар тихо, одиноко.
«Неужели Джагфар даже ночевать не придет?
Неужели он… — Гаухар вздрогнула, боясь закончить мелькнувшую горькую мысль. — Нет, он не должен так поступить… Все-таки где он может бродяжничать? Ведь уж очень поздно… А Фаягуль, говорят, за границей…»
Когда-то,
Вдруг звонок. Гаухар резко вздрогнула. Кто это?.. Джагфар обычно не звонит, у него есть свой ключ.
Гаухар чуть приоткрыла дверь, удивленно и радостно воскликнула:
— Шариф Гильманович!
— Можно войти?
— Конечно! Заходите, заходите, пожалуйста!
— Здравствуйте, Гаухар. Я заглядывал к вам днем — дома никого не застал.
— Я была в институте, потом немного отдохнула в сквере… Проходите же в комнату!
Шариф Гильманович оставил шляпу на вешалке, не спеша прошел в комнату, осторожно сел на стул. Он впервые зашел к Гаухар и не то чтобы смущался, а как бы осваивался, готовясь к откровенному разговору. Оглядевшись, вдруг повернулся к примолкшей хозяйке;
— Извините, Гаухар, я, кажется, несколько озадачил вас… Если не ошибаюсь, Джагфара нет дома?
— Да, его нет, — со вздохом ответила Гаухар. — Я сейчас поставлю чай, к этому времени, может, и Джагфар придет.
— Нет, нет, не беспокойтесь! Я ведь ненадолго, не в гости. Можно сказать, по делу… — И, не дав Гаухар собраться с мыслями, сразу начал: — Если говорить откровенно, у вас, должно быть, плохо на душе?
Она ответила не сразу. Да уж чего тянуть, все равно придется правду сказать.
— Вы угадали, Шариф Гильманович, ничего хорошего, к сожалению, нет. Я сама все порывалась зайти к вам, посоветоваться, но как-то не решалась. Не очень-то легко женщине начинать разговор о некоторых вещах…
— Понимаю. Как видите, я несколько облегчил вам задачу. Знаете, я поражен был… Вот уж не думал, Гаухар, что у вас может получиться так нескладно.
— Я и сама, Шариф Гильманович, не могу опомниться. Как громом оглушило… И сейчас еще не разберусь, что произошло. Живу как во сне. Джагфару стало все равно, есть я или нет меня. Ни одного моет слова не выслушает. Если прошу: «Давай объяснимся», — только плечами пожмет или грубостью ответит. По-моему, он заранее так надумал: избегать объяснений, создать для меня невыносимые условия, чтобы поставить на колени. Скажу вам, Шариф Гильманович… — Она помолчала, словно набираясь сил, чтобы посвятить все же постороннего человека в эту страшную правду. — Я уже потеряла надежду. Ума не приложу, что мне делать… Буду откровенна до конца, Шариф Гильманович. Джагфар не верит мне. А я ни в чем не виновата. Правда, случайно я повстречала в Казани одного человека, с которым была знакома еще в юности. Он вернулся было к прежним своим признаниям. Но я твердо сказала ему, чтобы не питал никаких надежд…. Впрочем, Джагфар давно знает всю эту историю в подробностях. И никогда не придавал ей значения. Только посмеивался. И вдруг все перевернул.
Шариф Гильманович осторожно спросил:
— Этот человек где сейчас?
— Уехал.
— Куда?
— Кажется, в Ленинград. Он там живет, там и работает. По крайней мере, он так говорил.
— Кем работает? Инженером на стройках.
— Извини, Гаухар, но раз уж начали, позволь спросить: ты в девичестве любила его?
— Нет, Шариф Гильманович, мы просто дружили. Только и всего. И опять же — Джагфар знал об этом…
Было уже около одиннадцати. Долго разговаривали, а Джагфара все не было.
Как ни умело, как ни осторожно выспрашивал Шариф Гильманович, стараясь выяснить все обстоятельства печальной истории, Гаухар не сказала о муже ни одного порочащего слова. Только под конец, покраснев, обмолвилась: «Не исключено — Джагфару приглянулась другая женщина. — И сейчас же оговорилась — Впрочем, это не моя, а его тайна. Вот если бы, Шариф Гильманович, вы сами поговорили с ним, это другое дело». По всему видно было: Гаухар не перестала любить мужа, все еще оберегала его честь, хотя и глубоко оскорблена им. Нельзя было не поверить в ее искренность. На том и закончился этот трудный разговор.
Гаухар пообещала Шарифу Гильмановичу зайти к нему в школу, продолжить беседу, если у нее возникнет надобность.
— Конечно, зайди. Вместе подумаем, посоветуемся. Я готов переговорить с Джагфаром. Но сама понимаешь — он может уклониться от этого щекотливого разговора. Это его право.
— Я понимаю.
— Доброй ночи, Гаухар.
— Спасибо, Шариф Гильманович. И вам доброй ночи.
Закрыв дверь, Гаухар продолжала стоять на пороге, прижав ладони к пылающим щекам. Значит, в школе уже знают о ее позоре! И, конечно, не все могли поверить в ее невинность, Так всегда бывает. Но кто пустил слух? Скорее всего, та же Фаягуль Идрисджанова. Да разве важно, от кого пошла болтовня? Говорят о позоре Гаухар — вот что главное.
15
Потемки освещены электрическими фонарями. Из окна виден угол двора и край улицы. Вон идет Джагфар. Высокий, широкоплечий. Он в плаще, без шляпы. Черные волосы гладко зачесаны назад, поэтому голова кажется маленькой в сравнении с широкими плечами.
Миновав край улицы и угол двора, Джагфар пропал из виду. Но Гаухар знает: сейчас он открыл парадную дверь, поднимается по лестнице на третий этаж…
Джагфар прошел прямо на кухню. Там он задержался, — возможно, решил приготовить себе чай или же просто выжидал, чтобы как можно дольше не заходить в комнату.
Гаухар все еще сидит в кресле возле окна. У нее нет сил даже подняться с места. «Сегодня все должно быть сказано. Наша семейная неурядица получила огласку. И теперь медлительность, неопределенность еще больше очернит меня». Гаухар хотела бы отдалить страшные минуты, а сама повторяла мысленно: «Да, да, надо уйти! Сегодня же, сейчас уйти! Но куда?.. Не все ли равно. Хоть на скамейку в сквере, только бы не унижаться больше».
Конечно, решение это было выстрадано раньше, а сейчас оно оформилось окончательно. Все внутри переполнено горечью, обидой, сознанием втоптанного в грязь достоинства.