Шрифт:
Зелёный человек.
Я сидел на диване и смотрел телевизор, хотя уже не раз зарекался делать это. Молодёжь сейчас больше дружит с компьютером, поэтому постоянно торчит в Интернете. Не знаю, что лучше. Помнится, во времена оны мой друг детства, Олежка Гуменюк, отучившись в Одессе четыре года и перейдя там на героин, сказал мне однажды, что теперь он не пьёт водки…совсем. Вот уже четверть века, как его с нами нет, он переселился в иной мир, лучший, как говорят знающие люди. А человек он был талантливый и подавал большие надежды.
«Представляешь, - говорил он мне, - я буду Олег Ротару, а не какой-то там Гуменюк. Для успешной карьеры, я думаю, это будет не последним делом».
Я от души смеялся, но втайне завидовал, что сам не могу придумать таких вещей. Теперь Олежка придумывает свои фишки там, у ворот рая, для апостола Петра, чтобы тот впустил его.
Ну а нам пока туда рано, тем более, что теперь я и водки почти не пью. Спортом даже занялся под старость.
Тем временем по телику начались новости и стали показывать нескончаемую картинку падения нашего самолёта СУ-24, и она всё повторялась и повторялась. Я почувствовал, как во мне закипает и поднимается вверх волна неприязни к туркам и ко всему турецкому вообще, хотя ещё совсем недавно за собой я этого не замечал. И ещё мне стало очень обидно, что никто в Европе, в Америке, да толком и у нас в России, так и не вышел с табличкой «Я - СУ-24». А ведь лётчик наш отдал свою жизнь в борьбе против террора, с которым теперь, якобы, борются всем миром… Выборочная правда, она сейчас везде правит бал, но ведь, зачастую, она хуже и опаснее лжи… Да, быстро всё меняется в нашем мире.
Из кухни доносится голос моей мамы, восьмидесятипятилетней старушки, то есть на самом деле бабушки. Она разговаривает с нашим котиком Пиней. Он тоже уже старенький, ему скоро семнадцать, по кошачьим меркам – это ого-го-го, поэтому они давно на равных. Два передних клыка у Пини отвалились, и теперь он любит, чтобы его кормили с рук, а бабушка хочет, чтобы он ел сам. (Она же пока сама ест…). Сегодня мама порезала ему сырой говядинки, она его балует сырым мясцом раз в неделю. Получив пенсию, она просит меня купить его на рынке, чтобы побаловать своего любимчика. Всё же когда-то в прошлой жизни он был хищником.
После сытного ужина Пиня идёт в прихожую и начинает орать. Мяучит он так громко и жалобно, подняв кверху мордочку, что дрожь пробегает по моей спине. Я знаю, кричит он не из-за того, что чем-то недоволен, или что у него что-то болит, нет, так он зовёт своих почивших друзей: Васю и Изю. Раньше после ужина он всегда так делал, он звал их, а потом шёл с ними играть. Теперь их нет, и ему скучно. Переселились мои котики в мир иной уже больше двух лет назад: сперва Вася, а потом через полгода мой любимый Изя, но Пиня до сих пор их помнит. Говорят, что кошачья память короткая, и её хватает от силы на две недели. Уверяю вас, это не так, короткая память - это у людей, а не у котов…
«Что ты так убиваешься? – слышу я бабушкин голос из кухни, - ты же всегда их сам обижал, вот они и ушли от тебя».
Но Пиня не понимает бабушкиных слов, или делает вид, что не понимает и продолжает кричать.
«Ладно, хватит, - говорю ему я, обращаясь в коридор, - иди лучше сюда, будем телевизор смотреть».
Пиня для проформы выводит ещё две-три рулады, но уже не так громко, потом направляется в зал и запрыгивает ко мне на диван. Прижавшись к моей ноге и замуркотев, он устремляет свой взор к экрану. Там общероссийские новости уже сменились местными. В телевизионную студию приглашён ансамбль семидесятых «Стожары», вокально-инструментальная группа моей молодости, скорее даже юности, ведь я тогда учился в институте.
Ведущий программы, Алексей Хотяновский, представляет участников и просит их спеть что-нибудь из репертуара «Битлз».
«Естудей», - начинают они, и я сразу всё вспоминаю… мою учёбу в институте, мои прыщи и мой «Ирреальный Мир».
Я помню, как потом эту книжку Яков Арсенов возьмёт с собой в Америку и подарит её там Мишке Гриншпону. Мишка, к тому времени уже десять лет отработавший в американской атомной промышленности и живущий постоянно в Майами, обрадуется несказанно. Прочитав её, он не выдержит и позвонит мне.
«Вить, - радостно будет кричать он в трубку, - я думал, что ты спился, а ты вон какой молодец, книжку написал. Я так рад за тебя, но только что ж ты, сукин сын, про меня ни одного слова не вставил…».
«Обязательно вставлю… в продолжении, - отвечал я довольный похвалой, и в тоже время, оправдываясь, - и не просто вставлю. Я очень много о тебе напишу. Ведь ты для меня не просто друг, ты был участником и свидетелем всех моих тогдашних перипетий…».
Закончив попурри из битловских песен, «Стожары» начинают исполнять свои. Я делаю телевизор потише и глажу Пиню. Он мурлычет ещё громче, а я вспоминаю мою юность…
Середина семидесятых, институтское мужское общежитие, и я со своими нескончаемыми прыщами на лице. Помнится, у Мишки их тоже хватало, и выпивал он из-за этого не меньше. Но – он еврей, а я русский. Ему этого делать нельзя, а мне можно. Как там у Чехова:
«Мне противны: игривый еврей, радикальный хохол и пьяный немец…».
Так вот пьяный еврей – это тоже не очень естественное положение дел. Как-то я читал книгу рассказов Михаила Веллера, очень талантливого писателя и уважаемого мною человека, который много потом чего верно предсказал. Писал он и о своём пьянстве, был, оказывается и у него такой период в жизни.
– Целый месяц я пил, - писал он, - обрюзг, опустился. На улицу выходил только затем, чтобы перейти через дорогу и взять в магазине напротив очередную порцию водки.
–