Зеленый Феникс
Шрифт:
– Он поможет тебе уснуть.
– Сон – короткая смерть. А в моей жизни их и так достаточно.
Рассвело. Серые каменные стены, отделанный деревом мегарон, мазанки – все окрасилось утренней зарей и стало мраморно-розовым. Асканий дернул за ремень, на который запиралась дверь в комнату Лавинии, находящуюся в помещении для женщин. Она лежала на складной кровати, по кирпичному полу были разбросаны клочки шерсти вперемешку с ее отрезанными и вырванными волосами. Женщины, сгорбившись, сидели вокруг кровати, как сидят собаки рядом со своим больным хозяином. Асканий разглядывал комнату, стараясь отодвинуть тот момент, когда придется посмотреть на Лавинию и произнести слова сочувствия, а не презрения. Стул с тремя ножками, сундук из ароматного кедрового дерева. Висящая на вешалке грязная
Лавиния смотрела на него покрасневшими от слез глазами Трудно было поверить, что двенадцать лет назад она была застенчивой, хорошенькой девушкой, отчаянно хотевшей выйти замуж за предводителя троянских изгнанников, который сражался с Ахиллом и пировал с Геленом. [44] Эней не смел отказать ей. Это означало бы разорвать союз с Латином, потерять друзей в Италии и не построить Лавинии. Он жалел ее, пытался полюбить, был неизменно вежлив и никогда не говорил с ней о Меллонии, только с сыном.
44
… пировал с Геленом – Гелен (Елен) – сын Приама и Гекубы, наделенный пророческим даром. Перешел на сторону ахейцев и после смерти Неоптолема, при дворе которого поселился, стал мужем Андромахи
– Я иду искать тело, – сказал Асканий.
Она молчала и смотрела на него, будто осуждая за то, что он не обрезал волосы и не плакал. Действительно, горе его было спрятано глубоко внутри, как вода в промерзшем ручье. Он превратился в одну из безмолвных теней, которым не дано переправиться через Стикс и которым суждено вечно блуждать по преисподней. [45]
Возможно, когда он найдет тело отца, то опустится рядом с ним на погребальный костер и горе его обретет дар речи, в то время как языки пламени будут окутывать его объятиями забвения и душа его поспешит следом за душой его отца.
45
… превратился в одну из безмолвных теней, которым не дано переправиться через Стикс и которым суждено вечно блуждать по преисподней – Харон перевозил через Стикс только те души умерших, чьи тела обрели покой в могиле.
– А если ты не найдешь его?
– Найду.
Как быстро латинянки грубеют и утрачивают стройность! Какими скучными они становятся с их кухонными разговорами о ценах на шерсть и хлеб, с пересудами о служанке, забеременевшей не от мужа. Даже в их скорби есть что-то животное. Он вспомнил Андромаху, [46] окаменевшую от горя после смерти Гектора, вспомнил Меллонию, когда она уходила от отца. («Я не такая, как эти изнеженные лилии… Больше не такая…») Лучше сейчас не думать о ней, о Повелительнице пчел, или о ее сыне, его брате. Повеса рассказывал ему о мальчике. («На кого он похож?» – «На Энея».)
46
… вспомнил Андромаху – Андромаха – супруга Гектора
– Ты никогда не любил меня, Асканий. И твой отец любил меня меньше, чем тебя. Ты думаешь, я не знаю? Ты считаешь меня глупой, ты, высокомерный троянец с холодными голубыми глазами. Но я вынашиваю его ребенка. И ты не посмеешь причинить мне зло.
Даже аромат цветов, стоящих в комнате – роз и водосбора, не мог заглушить идущий от нее запах кислого козьего молока.
Он нежно коснулся ее плеча. Легко быть снисходительным к слабостям тех, кого уже нет в живых.
– Лавиния, я никогда не намеревался причинить тебе зло. Приказать, чтобы принесли маковый настой? Он поможет тебе заснуть.
– Иди, найди его тело и похорони как подобает.
Погребальный костер походил на густые заросли деревьев, внезапно выросшие в наружном дворе: вязы, буки и кедры были уложены друг на друга, рядом стояли животные – овцы и быки, приготовленные для жертвоприношения (их жир будет использован при пеленании тела перед тем, как его положат на костер), и бронзовая урна для праха (в этой варварской стране почти не было золота).
Как быстро Лавиний уменьшался у него за спиной, когда он уходил! Неприметный – вот слово, подходящее к этому проклятому городу, стоящему на двух холмах посреди поля, окруженного лесом, но по-прежнему боящегося его. Вторая Троя? Сейчас он казался ему просто деревней, построенной детьми. Детьми, которые помнили Львиные ворота в Микенах и неприступные стены Трои. Они строили на этой чужой земле из жалких материалов – дерева, лозняка и мелких серых камней, вместо огромных валунов. Эти низкие холмы, известные как «Две Черепахи», были окружены стенами высотой всего в два копья. Наружный двор был беспорядочно заполнен лотками под парусиновыми навесами и круглыми лачугами, так что едва нашлось место для погребального костра. Единственным достойным помещением внутри крепости был мегарон с остроконечной крышей, но все равно оставалось ощущение убогости из-за находящихся тут же мастерской, конюшни, огорода и дома, где жили женщины. Вторая Троя? Тень Трои. («Город, который вы собираетесь построить, не станет тем самым городом…») Сегодня время призраков.
– Ты не должен идти один, Асканий, – сказал стражник, стоящий у ворот, маленький шустрый человечек, умевший видеть в темноте. Те, кто еще помнил привезенных из Египта в Трою котов самой разной масти, нежившихся на берегу прудов, заросших лотосами, называли его Котом. Победители-эллины убили всех котов вместе с их хозяевами.
– Я должен, – ответил Асканий.
Но ему не суждено было остаться одному. Что это за старик тащится к нему через поле? Будто движущаяся тень… старый фавн.
– Царь Асканий. – Это был Повеса. Он чуть не ударил старика. («А ведь он прав, – подумал Асканий. – Я теперь царь вместо отца».)
– Это я во всем виноват, – неуверенно пробормотал Повеса. – Это я позвал его…
Конечно, фавн пришел, чтобы войти в доверие к новому царю. А может, и из сочувствия, затерявшегося в его расчетливом сердце. Как кусочек янтаря в грязи.
– Нет, Повеса. Его позвала храбрость. А ты был только гонцом.
– Мне пойти с тобой на поиски тела?
– Нет.
Он пошел вниз по течению Нумиции от того самого места, где была битва, от изрытой ногами земли, мусора, оставшегося от недостроенного и наскоро брошенного лагеря, валяющихся палаток и раскиданных колючих кустов.
Он не заметил, как деревья будто облачились в саваны, как просто лес сменился Вечным Лесом, где из охотника ты можешь превратиться в добычу.
Он продолжал тупо смотреть на поверхность воды, и в какой-то момент ему показалось, что он видит мужчину с белыми как снег волосами, играющего с дельфином; но другие снега накрыли его, а дельфин, если даже его пощадили возраст и тритон, уплыл далеко отсюда.
Он чуть не споткнулся об отцовский шлем. Фиалки, свежая земля – кто-то побывал здесь раньше, чем он. Погребальный костер в Лавинии был больше не нужен.
Горе вырвалось наружу, как вырывается из-под льда, согретого лучами весеннего солнца, река. Будто подкошенный, упал он на могилу, царапая руками землю.
– Зимородок.
– Откуда ты знаешь мое имя? – спросил мальчик.
– Ты только что рассказал мне о подарке для Харона. О зимородке. Это хороший подарок. И хорошее имя для тебя.
– А, – сказал мальчик разочарованно, – мне казалось, я не говорил, что это была за птица. Может… хотя, конечно, ты узнал об этом именно так. Никто, кроме матери, не зовет меня Зимородком. Все зовут Кукушонком.