Зеленый Генрих

Келлер Готфрид

Так я вернулся в свое опустевшее жилище, в котором не был с самого раннего утра. [191]

Глава шестая

СНЫ О РОДИНЕ

Дом, где я жил, посетила смерть, я встретился с нею, гак сказать, на лестнице. Вечером у хозяйки начались роды, и вот теперь она лежала бездыханная, в еле освещенной комнате, рядом с мертвым ребенком. Мне пришлось пройти мимо открытой двери, повивальная бабка и еще одна соседка занимались уборкой и успокаивали детей, которые, плача, вышли из материнской спальни. На стуле сидел только что возвратившийся муж — он с полудня отправился следом за праздничным шествием, и весь день его нигде не могли найти. У него было какое-то ремесло, которым он занимался вне дома, и все, что он зарабатывал,

он тратил большей частью на себя самого. Покойная жена была единственной опорой и кормилицей всей семьи.

191

Так я вернулся в свое опустевшее жилище, в котором не был с самого раннего утра . — Эпизод с Хульдой был введен автором во второй редакции «Зеленого Генриха». В письме к Вильгельму Петерсену от 21 апреля 1881 г. Келлер так мотивирует включение в роман этой сцены: «Небольшой эпизод с Хульдой в четвертой части отнюдь не заимствован из действительной жизни; я придумал его, чтобы лучше закончить описание дня приезда [невесты кронпринца], то есть историю с флагштоками. Таким образом я нашел недурной предлог для того, чтобы в скрытой форме обосновать переход [Генриха] в нижние слои беспросветного, непритязательного труда не только борьбою за кусок хлеба, но и надеждою на заманчивое чувственное счастье. То обстоятельство, что девушка получилась несколько кокетливее и изящнее, чем это обычно бывает в данных слоях общества, кажется мне вполне уместным для романа».

Теперь этот человек сидел молча, беспомощный и подавленный нахлынувшим на него горем; лицо его, еще недавно горевшее румянцем праздничной веселости, стало совершенно бледным, и, вместо того чтобы пойти проспаться, он должен был бодрствовать, хотя и не мог ничем помочь. Боязливо посматривал он на завернутое в платок безымянное существо, ушедшее из жизни среди боли и страданий, так и не увидев божьего света. В ужасе он покачал головой и взглянул на мать, она лежала неподвижно и безучастно, как это приличествует почтенной покойнице, теперь ей ни до кого не было никакого дела — ни муж, ни дети, ни соседи больше не касались ее, даже судьба ребенка, лежавшего рядом с нею, не тревожила ее, хотя она только что пожертвовала ради него жизнью.

Дети, заброшенные и забытые во время ее агонии, проголодались и, горестно плача об умершей матери, кричали и просили есть; наконец отец поднялся и дрожащими руками начал повсюду шарить, как слепой, — не оставила ли покойница где-нибудь последней приготовленной ею пищи. Он невольно оглядывался на жену, точно ждал, что она ему крикнет: «Пойди туда, там стоит молоко, тут лежит хлеб, в мельнице есть немного кофе!» Но она молчала.

Потрясенный этим горестным зрелищем, я подошел ближе и спросил, не могу ли чем-нибудь помочь. Одна из женщин сказала, что врачи настаивали на немедленном перенесении тел в покойницкую; было бы хорошо, если бы оба трупа унесли сейчас, утром, но, кроме мужа, некому сходить туда, чтобы вызвать носильщиков. Тогда я предложил свои услуги и уже десять минут спустя стучался в жилище смерти. Сообщив сторожу необходимые сведения, я заглянул сквозь стеклянную дверь в зал, где, вытянувшись, лежали они — люди всех сословий и всех возрастов, словно приехавшие на рынок крестьяне, ожидавшие утра, или переселенцы, спящие на своих пожитках в ожидании парохода. Между ними я увидел и молодую девушку, лежавшую среди цветов. Ее едва расцветшая грудь отбрасывала две бледные тени на смертный саван; тут я вспомнил все то, что пережил в эту ночь, и все свои мысли о будущем и, полный сомнений и тревоги, страха и усталости, заторопился домой, чтобы найти покой в сне.

Но сон мой был беспокойным и не дал мне ожидаемого отдыха: то меня будили приготовления, вызванные печальным происшествием, то мои собственные сновидения тревожили меня в полузабытьи, причудливо переплетая события жизни и приготовления к смертному пути, страстные любовные признания и похоронные песнопения, и я свободно вздохнул, лишь когда забрезжило утро и я мог наконец собраться с мыслями.

Но и проснувшись, я тут же снова запутался в противоречиях; когда я поднялся и, приложив руку ко лбу, вспомнил все, что произошло накануне и что я собирался предпринять в ближайшее время, я заколебался. Я спрашивал себя, не отступить ли мне от задуманного, не счесть ли первые тени смерти, упавшие на меня, неким предостережением

свыше? Или все же я должен следовать за призраком любви, который манил меня, приняв облик трудолюбивой бедности? Искушение одержало верх: что может быть лучше, — так мне казалось, — чем обрести утешение, доверие, да и самого себя на нежной груди молодого существа? И чем серьезнее предостерегала меня совесть от тою, чтобы в подобном положении заводить любовные связи и вступать в столь сомнительный союз, тем обильнее находились доводы, говорившие о необходимости сдержать свое слово, доказать честь свою и не отступать малодушно от принятого намерения.

Я решил даже отыскать свою привлекательную спутницу уже в следующий вечер, не дожидаясь конца недели, а перед этим хотел спросить старьевщика, не сможет ли он давать мне и дальше такую же непритязательную работу, какую я только что выполнил для него.

Глаза и губы мои алкали радостей жизни, и я ушел из жилища скорби, откуда уже несколько часов назад унесли тела матери и ее последнего ребенка, Я не обратил внимания на осиротевших малышей, сидевших, тесно прижавшись друг к другу, у открытой двери.

И вот, выйдя из дому и торопливо шагая по улице, я столкнулся с молодым человеком, который вел под руку хорошенькую женщину. Оба были одеты в добротное дорожное платье и, очевидно, искали какой-то дом, справляясь с адресом по бумажке. Лицо мужчины показалось мне знакомым, но я, занятый своими мыслями, в рассеянности прошел бы мимо, если б он, взглянув на меня внимательно, не воскликнул на родном моем наречии:

— Так вот же он! Скажите, ведь вы господин Генрих Лее, которого мы как раз ищем, не так ли?

Обрадовавшись и испугавшись одновременно, я узнал его: это был сосед-ремесленник из нашего города; несколько лет назад, примерно в одно время со мной, он отправился на чужбину, давно уже возвратился домой, стал мастером, унаследовал мастерскую отца и расширил ее, а теперь совершал свадебное путешествие. При этом, однако, он имел в виду и некоторые другие, чисто деловые цели, так как его жена, которую он вел под руку, была из зажиточной семьи и принесла ему в приданое средства и возможности для новых выгодных дел.

Он передал мне привет от моей матери, которую он специально навестил перед отъездом. При его посещении она была вынуждена с некоторым смущением признаться, что даже не знает точно, где я сейчас нахожусь и живу ли еще на старом месте; тем более она стремилась получить весть обо мне. Я тоже чувствовал себя смущенным и стеснялся подробно расспрашивать о матушке, так как этим я выдавал себя, показывая, что ничего о ней не знаю; но долго я сдерживаться не мог и стал расспрашивать обо всем, что меня тревожило.

— Ну, мы еще обо всем поговорим, — сказал мой земляк, разглядывая меня внимательнее, — но вы порядочно-таки изменились, не правда ли, жена? Ты ведь тоже знала раньше господина Генриха?

— Мне кажется, я вспоминаю его, хотя я тогда была еще школьницей, — отвечала она, но мне, может быть, потому, что теперь она была взрослой женщиной, лицо ее казалось совершенно незнакомым. Между тем я чувствовал, что взгляд ее скользит по моему невзрачному костюму, который не был ни новым, ни хорошо вычищенным; впервые я ощутил, насколько унизительно быть плохо одетым, и еще более смутился, когда мой земляк предложил подняться ко мне. К счастью, смерть моей соседки послужила мне предлогом отклонить посещение; я сказал, что в доме у меня сейчас очень тяжелая обстановка и что сам я только что ушел по этой же причине.

— Так разрешите пригласить вас провести день с нами? Мы приехали еще вчера; но я сразу занялся делами. Завтра, рано утром, мы едем дальше, так что вы не потеряете с нами много времени, — мы не хотели бы мешать вашей работе.

Добрый мой земляк и не подозревал, как больно меня задевают его слова; я постарался заверить его, что это не важно и что я не отличаюсь таким уж чрезмерным усердием. После этого мы вместе отправились на прогулку, и, походив с путешествующими супругами несколько часов по городу, я проводил их в скромную гостиницу, где они остановились, и разделил с ними обед. Давно я не слыхал родного говора и не беседовал о вещах, близких мне с детства; бутылка доброго рейнвейна распространяла свой аромат, и с ее помощью мне еще легче было забыть настоящее. Спокойно-дружелюбное поведение молодой четы, без лишних навязчивых нежностей, которыми обычно отличаются молодожены, усиливало приятное чувство уюта — оно согревало меня, словно мимолетный солнечный луч, прорвавшийся сквозь угрюмые, темные тучи.