Зеленый папа
Шрифт:
Анонимный голос сообщал о тех документах, которые привезли с собой полномочные представители спорящих стран, чтобы отстоять свои права на спорную землю перед арбитрами, призванными вынести решение в ближайшие дни. Глядите-ка, вот идет кабальеро в красном мундире! Руки в белых перчатках сжимают пергаментный рулон с печатью британского адмиралтейства. Если он развернет пергамент, заиграют белые барашки пенного прибоя, затрепещут иссеченные временем геометрические прямые перед глазами арбитров. А вон прелат в тунике и лиловых перчатках показывает земельный план с кровавой раной посередине — отражением аметиста, вделанного в искрящийся крест на груди священнослужителя.
Чей же голос сообщал обо всем этом из зеленого аппарата, аппарата цвета надежды, лежащего на полу рядом с клеткой, даже не клеткой, а крысоловкой, если вспомнить о ее обитателе, мечущемся внутри?
Чьи уста вещали, будто из мира снов, о том, что происходит в Вашингтоне, шептали крысе, запертой в золоченую клетку-тюрьму, в уверенности, что слушает президент Компании своим большим холодным ухом, сопя, как старый, седой грызун?
— «Мы, король», — продолжал аноним, — юридически самый сильный документ, найденный одним школьным учителем в Национальном архиве и изъятый им оттуда для «Фрутамьель компани», королевский вердикт, допускающий разное толкование, словно триста лет тому назад в Вальядолиде суверен предугадал нынешние события: для того чтобы документ обрел действительную силу, некий банановый концерн должен придать ему вес своим зеленым золотом…
А «Тропикаль платанера» — что она делает, думает ли обратить в свою пользу этот королевский документ, пустив в ход свои миллионы?
Что сталось с Зеленым Папой?
Анонимный осведомитель услышал вдруг странный шум (секретарь поднял телефон) и глупо-растерянный голос, проговоривший:
— Карамба, все рухнуло!
Привратник, возвращаясь домой из офиса, выпустил крыс на улицу — две лишние крысы в старом Чикаго никого не могли испугать, — а нищий съел кусок сыра, который так близко и так далеко был от розовых носиков хищных тварей.
Шум улиц словно шум волн — спиной к городу стоял Мейкер Томпсон, спасаясь на краю висячего балкона от брызг, которые вылетали изо рта мистера Герберта Крилла вместе со словами. Мистер Герберт страдал боязнью высоты и на разумном расстоянии от края, жуя свои фисташки, высказывался против скупки акций «Тропикаль платанеры»: ее явная индифферентность и пассивность в вопросе о границах означала полный триумф «Фрутамьель компани». Он приехал в Чикаго, вопреки запрету своих докторов, чтобы лично показать Джо фотокопию бесподобного документа, найденного в архиве, ту самую копию, что передала Лино Лусеро донья Маргарита, — по словам экспертов, неоспоримое доказательство того, что «Тропикаль платанера» бесповоротно проиграла дело.
— Счастливый вы, дон Герберт, живете в стране жуй-жуй. — Мейкер Томпсон уклонялся от разговора. Здесь все вас понимают и говорят на вашем родном языке; жуют, жуют, жуют всегда и повсюду. Скрытая форма каннибализма. Деды съели краснокожих, а внуки жуют резинку, экономически пожирая меж тем страны и континенты…
Крилл позабыл о своей боязни высоты. Надо немедленно убедить старого морского волка в том, что промедление в нынешнее время грозит разгромом и катастрофой. Он ринулся в пустоту, туда, где балкон, оттолкнувшись от стены, висел над улицей, ничем не скованный, воздушный, и наскочил на друга, долбя ему пальцами грудь, нервно хватая за лацканы и карманы, тыча носищем в щеки, будто телесная близость могла помочь уговорить его не рисковать своим капиталом, капиталом всех, не покупать больше акций «Тропикаль платанеры».
Но вдруг дона Герберта качнуло, будто висельника,
Да, Герберт Крилл с порога старости вдруг увидел сон своих юных лет, глянул в глубь смутного страха перед необратимостью жизни, перед временем, которое отбивают часы, рушащие сон, чтобы разбудить его, Крилла, оставить с одной зубною щеткой, мылом, полотенцем и, внезапно, напомнить о былой работе, об алмазах, льющихся между пальцев в мастерской знаменитых шлифовщиков с Борнео.
— «Green Pope», «Green Pope»!
Что это значило? Глаза дона Герберта буравили старого Томпсона, ища на его лице ответ. Что это значило?
Утонуть… пойти ко дну вместе с командой и кораблем…
Да, Джо Мейкер способен…
Но если старик потерял голову, другие еще не совсем рехнулись.
Вошла Аурелия с газетой в руке.
— Бомба взорвалась! — Это все, что она сказала. Остальное было в газете. Крилл с жадностью близорукого глотал ее по буквам, которые постепенно развертывались на бумажной простыне, сливаясь в колонки, в муравьиные полчища, шедшие в наступление с оружием более грозным, чем порох.
Все, все было так, как он предполагал. Заносчивость — и больше ничего… Заносчивость старого кретина. Но заносчивость такого рода уместна лишь в парикмахерской, где можно снова увидеть себя молодым, если намазаться кремом и вздыбить остатки волос на лысине. Заносчивость старца в парикмахер- ской, где вместо зеркал блестят доски с цифрами и которая зовется «Уолл-стрит».
Пришло разорение. Было одиннадцать вечера. День напролет они курили. Пиво и прохладительные напитки стояли нетронутыми на подносах. Нагретые солнцем стаканы, на них — одинокие мухи. Впопыхах вдруг ворвался к ним мистер Мак Айук Хейтан (Макарио Айук Гайтан) вместе с одним из братьев Кейджибул (Кохубуль). Они прибежали спросить, продавать ли им свои акции. Джо Мейкер, не колеблясь, посоветовал продавать.
— Но ведь вы сами скупаете…
— Я — да, но вы — продавайте…
— Мы вам их продадим…
— Сомневаюсь, чтобы вы мне их отдали по нынешней цене. Это — банкротство.
— Но еще хуже остаться с ними. Если они совсем ничего не будут стоить.
— Нет, стоить-то они будут, но не так много… Улицы Чикаго бурлили, кишели муравьиным людом, а над ними, на балконе, Джо Мейкер Томпсон ринулся в сражение, — без дочери, без друга, один, с пачкой бумаг в руках, карандашом и вечной ручкой.
Когда ушли Гайтан и Кохубуль, сбыв ему акции по цене, какую он назвал, в страхе бежали от него Аурелия и Герберт Крилл. Старик сошел с ума. Если он приобрел акции этих, то почему отказался купить у братьев Лусеро, ведь на покупку был уполномочен сам Крилл.
Акции «Фрутамьель» поднимались. За ними — будущее. Никто уже не сомневался, каков будет приговор арбитров по вопросу о границах. Об этом вещала, нью-йоркская биржа. В то время как акции «Фрутамьель компани» («Беру! Беру! Беру!» — только и слышались выкрики) повышались в цене — операция сулила сказочные барыши, — с момента на момент ждали крушения «Тропикаль платанеры», в которую уже никто не верил, кроме Мейкера Томпсона, — вполне понятное безумство, безумство старых моряков, не покидающих корабля, чтобы погибнуть вместе с ним. Его руками было создано богатство, которое разыгрывалось теперь на бирже и в арбитраже. Как грустно становиться старым! В молодые годы он скрутил бы шею всякому арбитру, чтобы заставить его вынести решение в пользу своей компании.