Зеленый рыцарь
Шрифт:
Клемент вскочил, схватил с кровати свое пальто. Он был готов разрыдаться. Он ужасно устал.
Луиза не стала возражать ему.
— Мой у себя наверху, — сказала Луиза, — Она решила бросить школу. Постарайся уйти без лишнего шума. Мне не хочется, чтобы она узнала о твоем присутствии. Оно обычно слишком волнует ее.
Мой, прекрасно знавшая об этом волнующем присутствии в доме, валялась на кровати, подложив под спину подушки. Она лежала там босоногая, в смятой синей рубашке, едва доходившей до колен. Ее шею приятно согревало слегка сдвинувшееся на бок лазуритовое ожерелье. Перекинутая через плечо длинная и толстая светлая коса, извиваясь, спускалась вниз между ее грудей. Рядом с ней пристроился Анакс, вытянув к изножью кровати длинные задние лапы. Его длинная морда частично покоилась на подоле рубашки Мой, слегка щекоча также и голые коленки. Пес неотрывно смотрел на нее своими невероятными голубыми глазами, взгляд которых порой казался совершенно ледяным, отстраненным и вовсе не собачьим. Мой коснулась тыльной стороной ладони его черного влажного носа, потом слегка пощекотала его пушистым кончиком своей косы, приглашая поиграть. Но Анакс не поддержал ее игривого настроения. Мягко изогнутая темная линия его пасти слегка дернулась, блеснув белыми зубами. Девочка погладила пса по носу, почесала за ушами, ощутив напряженность его мышц под жесткой серой шерстью. Продолжая смотреть на нее, Анакс слегка фыркнул, словно ему не понравились ее ласки.
Мой переживала совершенно особенное событие. Понедельник давно начался, а она не пошла в школу. Она стала взрослой, ведь ей исполнилось шестнадцать лет, и она имела полное право не ходить на уроки. Уже с четырнадцати лет Мой время от времени намекала своим родным, что бросит школу, когда ей исполнится шестнадцать. Сефтон упорно советовала ей выкинуть из головы такие мысли, а Луиза и Алеф отказывались серьезно воспринимать ее слова, туманно говоря, что время покажет. Когда приблизилось заветное время, Мой сообщила о своем решении директрисе. Та мягко предположила, что дальнейшие занятия могут оказаться полезными для будущей жизни девочки, а вот классная руководительница согласилась с тем, что Мой сможет найти лучшее применение своим талантам.
Мисс Фитцгерберт, с которой Мой не обсуждала тот печальный визит к мисс Фокс, просто посоветовала ей «конечно же, продолжать заниматься живописью». Дома Алеф поздравила ее, Луиза что-то вяло возразила, а Сефтон презентовала список лондонских художественных школ с адресами и телефонами. Этот список, пока не изученный, лежал на полке, придавленный большим черным камнем с белой полосой. Итак, теперь она свободна. Мой лениво валялась на кровати, удрученная опустошающим страхом, и прислушивалась к доносящемуся снизу сердитому голосу Клемента.
Ее продолжала расстраивать схватка с лебедем. Мой еще просыпалась по ночам, задыхаясь от страха, и садилась на кровати. В кошмарных снах ее преследовала массивная белая грудь, наваливающаяся на нее огромной тяжестью. Ее мучили и другие образы и сомнения: удалось ли той темной уточке спастись, или она все-таки утонула, не дождавшись помощи, не почудилось ли ей, что утка улетела, и, кроме того, не повредила ли она что-то самому лебедю? Вспоминая свое отчаянное сопротивление, Мой словно в калейдоскопе прокручивала фрагментарные сцены их сражения, видела, как приближаются к ней страшные, перепончатые, похожие на черные руки лапы, как она яростно хватается за них, чтобы отбросить птицу от себя. Могла ли она повредить что-то бедному лебедю, может, сломала одну из лап? Мой резко поднялась с подушек, встревожив Анакса, который спрыгнул с кровати и, удалившись в свою корзину, изящно и спокойно улегся в ней. Мой сняла ожерелье и убрала его в заветный ящик, где хранила лазуритовую шкатулочку, в которой лежал белый камушек, и клочок бумаги со словами «Сила подчиняется добродетели». Мой опустилась на колени возле стоящих на полу картонных коробок, в которые совсем недавно, знаменуя важные изменения своей жизни, убрала с полок всю коллекцию камней. Помимо способностей к телекинезу ее стало тревожить и случайное озорство некоторых камней, которые, очевидно, приобрели странную подвижность и самовольно сбрасывались на пол. Это не нравилось Анаксу, он сразу начинал злиться и угрожающе ворчать.
— Простите меня, бедные камушки, — сказала Мой камням, перебирая их в коробках.
«Кто я такая, — подумала она, — чтобы вмешиваться в их судьбу? Возможно, всем им хочется быть совершенно в другом месте, на солнце, или под дождем, или на морском берегу. Ведь я лишила их родных мест, лишила свободы!»
Ей вспомнилась давняя сцена, когда еще совсем ребенком она умоляла Сефтон не бросать камень в ручей. Сефтон рассмеялась и бросила.
Самые большие камни Мой оставила лежать на полу возле стен. С особым раскаянием она взглянула на конусообразный камень, по-прежнему покрытый руническими закорючками желтоватого лишайника, найденный ею на склоне холма поблизости от коттеджа Беллами. Он лежал там в травянистой впадине, едва высовывая из травы свою замечательную золотисто-зеленую верхушку, и, казалось, смотрел на соседствующий с ним скальный обломок, на большой серый камень, испещренный мелкими трещинками, которые, должно быть, могли рассказать его историю, записанную на каком-то таинственном и древнем языке. Историю спрятавшихся в густой траве камней, одинокого конического камешка и одинокого скального обломка. Заметив красивый золотистый камень, Мой тут же вытащила его из углубления в земле и радостно убрала в сумку с камнями. Спускаясь с холма, она встретила Беллами, и он помог ей донести весомые находки. Как только он положил сумку в машину, Мой вдруг охватило чувство совершенного преступления. Ей ужасно захотелось отнести этот камешек обратно на его исходное место, где он жил в уединении со своим серым собратом на травянистом склоне. Но сумеет ли она найти то самое место? В общем, теперь конический камень с его золотистым руническим посланием пылился, как в музее, в ее маленькой мансарде, куда не попадал даже дождь, пылился среди других случайных пленников. Как же он, наверное, несчастен. Мой задумалась о том сером скальном обломке, страдающем от одиночества в далекой прибрежной впадине денно и нощно, и в солнечную, и в штормовую погоду. Глаза Мой невольно наполнились слезами.
Поднявшись с пола, она подошла к кровати и присела на ее край. Незаживающая рана терзала ее душу.
«Никогда, — подумала Мой, — я не получу того, чего хочу. Мне суждено мучиться и страдать от поражений, и я никогда не стану настоящим художником, я — бездарь, ущербная тварь, которую нужно придавить или усыпить, чтобы не мучилась. Я похожа на искалеченного дракончика Карпаччо… за исключением того, что тот дракон пострадал безвинно. Отныне моя Жизнь будет отягчена бременем греха, иначе и быть не может. Как же зло умудряется проникнуть в жизнь, как оно зарождается? Ладно, скоро я все узнаю».
Сефтон лежала на полу в Птичнике, но это не означало, что она праздно проводит время. Нет. Сефтон размышляла. Откуда произошли римляне? Если бы Августин [63] не развил учение Платона, возможно, цивилизация пошла бы по иному пути. Каким бы мог стать, к примеру, Ренессанс? Когда Сефтон встала и спустилась вниз, Клемент давно ушел, ей также не встретился и Харви, уже тайно проникший в комнату Алеф с намерением дождаться там ее возвращения. Спустившись в прихожую, Сефтон заметила, что принесли дневную почту, на полу возле входной двери белели какие-то рекламные листки, письмо Луизе, подписанное почерком Джоан, и конверт, упавший адресом вниз. Сефтон убрала рекламу на столик, отдельно положив письмо Джоан. Она перевернула второе письмо и обнаружила, что оно адресовано лично ей. Мгновенно узнав почерк, Сефтон замерла от неожиданности. Потом, сделав глубокий вдох, удалилась в свою комнату и закрыла дверь. Она села на кровать, вскрыла конверт и внимательно прочла послание. Оно имело следующее содержание:
63
Имеется в виду Блаженный Августин Аврелий (354–430), христианский теолог и церковный деятель, родоначальник христианской философии; его неоплатонизм господствовал в западноевропейской философии и католической теологии вплоть до XIII века.
Дорогая Сефтон!
Не могла бы ты заехать ко мне в четверг утром, около десяти? Если у тебя уже есть иные планы, то черкни, пожалуйста, записку и забрось ее в мою почту. В ином случае я буду ждать твоего прихода.
Лукас
— Что тебе снилось сегодня ночью?
— Тигры.
— Острые ощущения?
— Нет. А тебе что приснилось, Харви?
— Башня сиенского кафедрального собора.
— Tiens! [64]
— Ничего не tiens. Она была из марципана. А потом превратилась в абстракцию Мондриана [65] .
64
Выражение удивления или иронии — подумать только! (фр.)
65
Пит Мондриан (1872–1944) — нидерландский живописец, один из основателей группы «Стиль», создатель неопластицизма — абстрактных композиций из прямоугольных плоскостей и перпендикулярных линий, окрашенных в основные цвета спектра.
— Марципан, Мондриан… Я завидую твоим эстетическим снам.
Алеф наконец вернулась и обнаружила ожидающего ее Харви. Как обычно, они уселись друг напротив друга, Харви на кровать, Алеф на стул.
— Ты опять решил походить со старой лечебной палкой. А что случилось с твоей новой шикарной тростью?
— Она, конечно, шикарная, зато эта гораздо удобнее. Адвардены уже вернулись?
— Ага.
— И Розмари, и Ник, и Руфус?
— Да. Более того, я поеду к Розмари в Йоркшир. Буду спать там на роскошной кровати под пологом на четырех столбиках. Потом мы отправимся путешествовать по долинам Шотландии. А остальные Адвардены вернутся в Лондон.
— Хорошо бы они пригласили меня погостить у них. Мне кажется, что Ник и Руфус настроены против меня.
— Никто против тебя не настроен.
— Моя матушка. Она хочет, чтобы я устроился на работу и начал помогать ей.
— Почему ты не сбежишь в Италию? Почему просто не уедешь с глаз долой?
— А ты хочешь поехать со мной? Ладно, ладно, шучу. В любом случае, мне надо торчать здесь под присмотром врачей.
— Но ты же занимаешься. Надеюсь, ты продолжаешь штудировать классику? Ах, я не отказалась бы пожить в квартире Эмиля.