Землемер
Шрифт:
— Скажите мне, никто, кроме нее, не поет здесь, в окрестностях по-индейски? Нет ли каких-нибудь женщин при Сускезусе?
— При нем? Нет, он не такой человек! Кроме племянницы моей, я никого не знаю здесь, кто бы пел.
— Вы сказали мне, если я не ошибаюсь, что сегодня утром вы выходили ко мне навстречу; вы были один?
— Нет, нет! Мы были все, Сускезус, Франк, Урсула и я. Мы все отправились встретить молодого хозяина и поздравить его со счастливым приездом. Урсула, правда, немного поморщилась, стала говорить, что молодой девушке неприлично идти
— Значит, мисс Урсула была с вами. Странно, право, что мы не встретились.
— Ну, не так странно, как вам кажется. Теперь я начинаю догадываться, какую штуку сыграла с нами плутовка. Нужно вам заметить, Мордаунт, что когда мы отошли немного, она посоветовала нам свернуть с дороги в маленький сосновый лесок, чтобы перекусить. Плутовка сделала это с намерением, надеясь, что вы между тем пройдете, и таким образом она избежит встречи с вами.
— Так теперь я слышал голос Урсулы.., виноват, мисс Урсулы?
— Пожалуйста, без церемоний. Называйте просто Урсулой, как я и Франк зовем ее.
— Да, но вы ее дядя, а я для нее чужой.
— Чужой! Нет, нет! Я слишком часто говорил о вас и с ней и с ее братом; они оба любят вас почти так же, как я люблю вас.
Бедный Эндрю! Какое тягостное чувство заставил он меня испытать, открыв мне, что те, с которыми я должен был познакомиться, уже знают меня по описанию, конечно, слишком лестному, сделанному им. Трудно удовлетворить возбужденному ожиданию, и, признаюсь, меня очень занимала мысль, что подумает обо мне Урсула.
Песня, которую я слышал, все еще звучала у меня в ушах, и с той минуты, как я узнал, что это пела Урсула Мальбон, образ ее занял значительное место в моем воображении. Отступить не было никакой возможности, однако ж я попросил землемера пойти вперед. Так как мне неминуемо нужно было увидеться с молодой девушкой, то мне казалось, что чем скорее, тем лучше.
Здание, в которое мы вошли, сначала напомнило крепость, все окна и двери выходили во двор. Одна сторона защищалась остатками ветхого палисадника, впрочем совершенно бесполезного, потому что здание находилось на крутой возвышенности, которая могла служить надежным оплотом против нападений и набегов.
Внутренность дома намного превосходила его наружность. Окна придавали двору веселый и оживленный вид и нарушали однообразие этой тяжелой, деревянной массы, сложенной без вкуса и симметрии. Я знал, что дед мой Мордаунт отделал часть дома собственно для себя, и поэтому нимало не удивился, когда, войдя в дом, нашел несколько комнат, которые хоть и не были убраны роскошно, однако в них было все необходимое.
— Урсула, наверно, здесь, — сказал землемер, отворяя дверь и приглашая меня войти. — Поздоровайтесь с ней, Мордаунт, уверяю, она хорошо вас знает.
Я вошел и остановился в двух шагах от прелестной девушки. На ней было то же платье, в котором я видел ее в первый раз. Урсула обметывала бумажный клетчатый платочек, которые дядюшка употреблял из экономии. Когда я вошел в комнату, она встала и приветливо ответила на мой почтительный поклон.
— Что за церемонии, — сказал Эндрю, — протяните лучше друг другу руки. Ты знаешь, Урсула, что я люблю Мордаунта-Литтлпэджа, как родного сына.
Урсула повиновалась. Я с удовольствием взял ее маленькую ручку, нежную, как бархат. Не могу выразить, как я был доволен этим, потому что нежность этой руки доказывала, что Урсула не имела надобности заниматься тяжелой и грубой работой, так как у Эндрю было несколько невольников, которые вместе с его компасом, землемерными цепями и шпагой составляли все его имущество.
Я все еще держал руку Урсулы и никак не мог уловить ее взгляда. Она немного отвернулась и, по-видимому желала не сразу познакомиться так близко, а ограничиться на первый раз знаками вежливости. Так как я виделся с ней первый раз и поэтому, конечно, ничем не мог оскорбить ее, то я приписал настоящее ее поведение ложной стыдливости и замешательству, в которое она пришла при мысли, что еще недавно видели ее в совершенно другом положении. Я почтительно поклонился и, прежде чем выпустить ручку, тихо пожал ее, чтобы ободрить ту, которой она принадлежала.
— Что ж ты, Урсула, не предложишь чашку чая молодому нашему хозяину? — спросил Эндрю, чрезвычайно довольный дружескими отношениями, которые установились между нами. — Майор сделал сегодня большой переход и, конечно, не откажется освежиться.
— Вы называете меня майором, любезный друг, а сами не любите, когда вас величают по титулу.
— О! Большая разница! Вы молоды, можете стать генералом, и, конечно, будете им, прежде чем достигнете тридцати лет. Мое же время прошло. Теперь я уже никогда не поменяю того мундира, который снова одел.
В нем начал свое поприще, в нем я и закончу.
— Но вы мне сами говорили, что вам надоели вычисления!
— Совершенная правда. Я никогда не мог поладить с цифрами, и в семьдесят лет люблю их так же, как любил в семнадцать. Вот Франк Мальбон, брат Урсулы, совсем другое дело: он распоряжался колоннами цифр точно так же, как ваш батюшка распоряжался своими батальонами при переходах через рвы. Я люблю таскаться с цепью, это занимает меня. Ремесло мое требует прежде всего честности. Говорят, что цифры не лгут, Мордаунт; о цепи этого сказать нельзя: иногда она изрядно врет.
— Где же господин Франк Мальбон? Я очень хотел бы с ним познакомиться.
— Он остался, чтобы помочь поднять строение.
Я услышал позади себя легкий вздох и невольно оглянулся. Урсула, как бы стыдясь своей слабости, покраснела, и я в первый раз в жизни услышал, как она заговорила. Приятный голос, как мужской, так и женский, есть один из счастливейших даров неба. Голос Урсулы мог бы пленить самый изнеженный слух, он был чист, приятен, нежен, а лучшего произношения нельзя было желать.