Землемер
Шрифт:
— Межевщик! Так это один из проклятых помощников землемера?
— Именно, это тот самый чудак, который вечно бродит в лесах с землемером.
— Пора бы старику подумать о себе! Вот уже третий раз, как он, на протяжении своей жизни, притесняет меня, а ведь очень уж старался землемер. Боюсь, чтобы ему не пришлось скоро умереть!
Мне показалось, что эти слова не понравились Ньюкему. Готовый согласиться с Мильакром во всем, что относилось бы, например, к рубке и продаже чужого леса, он иначе начинал смотреть на людей, решающихся посягнуть на чью-либо жизнь. Иное было дело, по мнению Ньюкема, поощрять похищение чужой собственности,
— Землемеру около семидесяти лет, — сказал Ньюкем, подумав немного после замечания скваттера. — Да, точно, ему семьдесят лет, я слышал об этом. Правда, он стар, но может прожить еще долго. Я думаю и тебе, Мильакр, приблизительно столько же?
— Мне ровно семьдесят три года, ни больше, ни меньше. Но я не землемер. Никто не упрекнет меня, что я когда-нибудь ссорил соседей или отнимал земли, на которых они жили. Ходил ли я хоть раз в суд жаловаться, доносил на кого-нибудь, заводил споры?
Никогда. Я и сыновья мои знали и знаем только себя и никогда не вмешивались в чужие дела, а поэтому я, дожив спокойно до семидесяти трех лет, стал отцом двенадцати живых детей. Я никогда не приходил на землю, которой владел другой, а почему?.. Потому что я, больше чем кто-нибудь другой, уважаю чужую собственность. По моему мнению, тот, кто нуждается в земле, должен искать ее и селиться на первом свободном уголке, если же надумает потом поменять место, пусть продает свою хижину, если найдет покупателя, или оставит ее на прежнем месте.
Конечно, Ньюкем не совсем соглашался с Мильакром во взгляде его на права скваттеров и образ их владения.
Он постоянно был занят своим проектом, но боялся слишком явно показывать свое желание; несколько раз он начинал разговор о продаже леса, но не прямо, а шел к этому вопросу окольными путями. Смешно было видеть, каких ему стоило трудов и усилий, чтобы под страхом заставить скваттера продать ему лес, тогда как Мильакр, имея меня в своей власти, был совершенно спокоен.
С такими противоположными чувствами нашим дипломатам трудно было договориться об условиях продажи.
— Право, Мильакр, — сказал судья, — от души желаю, чтобы ты не раскаялся в том, что не принял моего предложения. Признаюсь откровенно, что я очень опасаюсь за тебя.
— Тем будет хуже для меня! — ответил скваттер. — Я уверен, что успею отправить и сбыть весь мой лес, пока этот молодой Литтлпэдж успеет разорить меня.
— Подумай хорошенько! Если майор Литтлпэдж узнает, что ты здесь, он не оставит тебе ни одной дощечки.
— Посмотрим, увидим. Впрочем, я готов продать, я сказал уже свои условия и не отступлю от них ни на вершок.
— Ты упрям. С тобой, видно, нечего говорить.
— Да что ж еще говорить? Все сказано. Вы, кажется, всегда с каким-то опасением приезжаете сюда в мою хижину.
— Конечно, — сказал Ньюкем. — Надеюсь, впрочем, что мне опасаться здесь нечего теперь? Здесь никого нет из чужих?
— Как знать? Вот идут
При этих словах Ньюкем с поспешностью скрылся за сваленные в одно место бревна, а несколько минут спустя я уже увидел его у опушки леса, в том самом месте, где он остановился, когда прибыл к жилищу скваттера.
Младший сын Мильакра подвел ему лошадь; Ньюкем влез на нее, и вскоре скрылся в лесу. Это отступление было сделано так ловко, что решительно никто не мог заменить судью. Не знаю, что происходило между Ныокемом и Мильакром в последние минуты, они оставались одни.
Когда скваттер возвратился снова, все внимание его, казалось, сосредоточилось на приближавшихся к нему: это были три его сына, которые вели обезоруженного Сускезуса. Несмотря на то, что я довольно хорошо уже успел узнать характер скваттера, наружность его выражала какое-то величие, в то время, когда он ожидал своих сыновей и их пленника. Трудно судить по наружности индейца, что происходит в его душе, и поэтому я совсем не удивился, увидев совершенно спокойное лицо Сускезуса, приближавшегося размеренным шагом. Он был так тверд, так спокоен, как будто шел в гости. Руки его были связаны, из опасения, чтобы он снова не убежал, но эти цепи, казалось, не причиняли ему ни физических, ни душевных страданий. Лицо Мильакра было сурово: зная хорошо характер индейца и память его, не забывавшую ни услуг, ни оскорблений, он не решался на жестокость, которая могла лишь больше восстановить против него Сускезуса.
— Бесследный, — сказал он спокойно, — ты старый воин и поэтому должен знать, что в опасное время каждый думает о собственном своем спасении. Я очень рад, что мои ребята не были вынуждены применить крайние меры, но согласись, что мы не могли тебе позволить оповестить землемера и его помощников о том, что случилось здесь сегодня утром. Долго ли ты останешься здесь с нами — я не могу сказать, но обещаю, что ты будешь здесь жить в довольстве и спокойствии. Я умею ценить честное слово краснокожего и поэтому, может быть, позволю тебе прогуливаться на свободе, но обещай мне, что ты не уйдешь. Впрочем, об этом мы поговорим завтра.
Сегодня же побеседуй с молодым человеком, которого ты имел неосторожность привести сюда.
Через несколько минут дверь моей тюрьмы отворилась, и в нее спокойно вошел Онондаго. Руки его были освобождены. Дверь снова заперли, и я остался наедине с Сускезусом.
На этот раз часовым к амбару была назначена молодая девушка. Убедившись, что нас не могли подслушать, я начал разговор с моим другом.
— Жаль, что так случилось, Сускезус! Я думал, что ты, зная хорошо лес, успеешь скрыться от погони и известишь о моем заключении наших друзей. Это ужасно!
Я наверное думал, что землемер узнает, где я нахожусь.
— А к чему же думать, что он не знает? Вы думаете, что если индеец попал в плен, так уж он ни на что и не годен?
— Но, конечно, ты попал сюда, в этот амбар, не по доброй воле?
— А почему же нет? Если бы мне не захотелось возвратиться сюда, так я и не возвратился бы. Неужели вы думаете, что дети Мильакра успели бы поймать Сускезуса в лесу, если бы он этого не захотел? Да! Бывает и лето, бывает и зима… Седеют волосы… Бесследный день ото дня становится старее, но все же мокасины его не оставляют еще следов.