Земля бедованная (сборник)
Шрифт:
– Вот тебе иллюстрация: конформизм в чистом виде.
Почему, вспоминая этот случай, Валерий Антохин до сих пор испытывает стыд, унижение и ярость? Ведь уже на втором курсе все изменилось: он съездил на целину, он получил повышенную стипендию, его избрали в факультетское бюро. К третьему курсу он уже чувствовал себя в институте ничуть не хуже, чем дома, в своем сибирском городке. И Соколин, кстати, оказался нормальным, контактным парнем, выступал с фельетонами в самодеятельности; Валерий часто сталкивался с ним, когда приходилось организовывать вечера, и Марат держался вполне дружелюбно. Похоже, он начисто забыл про случай под часами.
Валерий
…А Юрку Аксельрода, между прочим, отчислили на втором курсе за академическую неуспеваемость…
Встреча
Всю ночь до рассвета слесарь Денисюк Анатолий шел к себе домой в Дачное.
После работы завалились с ребятами в угловой, взяли три «бомбы», полпалки «отдельной» {110} и два батона булки. Потом сидели в садике на лавке, и вроде бы подходили менты, но, видно, обошлось – вот же он, Денисюк, жив-здоров, не битый, идет к себе домой. Приходится – пешком, трамваев нет, метро давно закрыто, да что метро! Хрен тебе, не пускают они, гады, в метро, чуть чего: «вы в нетрезвом виде», а заспоришь, пригласят ментов – и с приветом.
110
«отдельная» колбаса – одна из самых дешевых вареных колбас, с жиром, в целлофановой оболочке, стоила 2,20 руб. за килограмм и свободно продавалась в Москве и Ленинграде (в советской глубинке она была дефицитом, в народе ходила поговорка по то, что «в отдельных магазинах нет отдельной колбасы»). Сегодня «колбаса за два двадцать» – символ ностальгии по советским временам, а в те годы – неплохая закуска под водку за три шестьдесят две.
Денисюк тихо брел по пустым светлым улицам, белая ночь стояла над Питером, под ногами путались клубки тополиного пуха.
На той стороне, возле перекрестка, где светофор, две собаки играли в домино. Тоже, видать, коротают ночь, бедолаги, некуда, на хрен, податься. Хорошо все-таки, когда есть свой угол, а то ведь вот сидят ребята, «козла» забивают, а что за «козел» вдвоем? И ведь никому-то от них вреда нету, а коснись что – к живодерам. И ни одна падла не заступится, кому дело до ничьей собаки? Никому. Вот гадство.
А у Денисюка угол был, комнатенка. Конечно, хреновая, но – в новом доме и, как ни крути, – своя. Пускай в коммуналке, но все равно, что в отдельной – соседей всего одна семья и люди как люди, а если чего и бывает… ну так ведь у кого, если на то пошло, не бывает? Где ты видал, чтобы не поговорить, ты – ему, он – тебе? Да хоть и дадут раза – так тоже: заслужил – получи.
Нет, хоть задавись, не вспомнить, куда пошли из того садика и почему вот оказался он, Анатолий, поздно ночью один на скамейке в сквере на площади Стачек. Среди собак.
Зато днем, на работе, вообще получилось смешно, здорово получилось. С утра-то, конечно, на хрен, был немного поддамши, самую
Чего выдумал, сам даже удивился – какая, на хрен, теща? А эти дуры обрадовались, закудахтали: врешь, говорят, не верим, докажи. Он им: и докажу, бабы, только давайте заспорим. Выйдет, как я сказал, – вы мне двести грамм чистого, а если вру – ящики вам со двора перетаскаю за так!
Заспорили. Тут эта Рюхина, самая у них старшая, бойкая такая стервь, как говорят, «баба с яйцами», орет:
– Ну, давай, доказывай, предъявляй свое хозяйство.
Денисюк ей:
– Больно умная. Сама гляди и убеждайся.
И думаешь, побоялась? Подскочила, хохочет, рожа красная. Ну, пропало дело: трусы-то тут, хотя и рваные.
Расстегнула она пуговицу, другую, и вдруг как занервничает, аж дрожит, на верхней губе – пот, глаза шалые. Эх ты, едрена палка, баба-то, она ведь и до старости баба. Денисюк ей так и сказал:
– Ну, чего ты, на хрен? Проверяй давай! Не стесняйся!
Она как отпрыгнет и давай орать:
– Хулиган! Зараза! Мать твою так и растак! В гробу я тебя видала! Больно надо! Девки, да налейте вы ему спирту, пусть отваливает со своим дураком!
Вот умора… А не скажи – жалко ихнюю сестру, которые вот так, без мужика… Спирт, конечно, взял и пошел. К концу дня уже хорош был, а там зашли с ребятами…
…А здорово как на улице ночью, все такое, на хрен, чистое, спокойное, людей нет, никто тебя не толкнет, не обругает. И пух этот тополиный, вроде снега, точно зима. А тепло, хоть в реке купайся.
Хмель постепенно выходил, но настроение, против обычного, не портилось – уж больно светло и тихо было на улице.
Когда Денисюк подошел к дому, был уже совсем как стеклышко и чувствовал себя отлично. Над городом начиналось утро.
В комнате своей сразу открыл окно. Запахло тополем.
Он стряхнул со стола крошки, вынес на кухню окурки, составил в угол пустые бутылки из-под пива – завтра снести, сдать. Спать совсем не хотелось, но часок покемарить все ж необходимо, в восемь – на работу, будешь, на хрен, ходить смурной, как все равно идиот.
И только Денисюк принялся разбирать постель, за спиной зашуршало. Денисюк обернулся.
Ну, мать твою!.. Гад, живой и целый, которого лично у магазина на бутылку сменял, из-за которого потом такой вышел базар! Ведь как приставал Кашуба: признавайся, где животная тварь, говори! Но не такой дурак слесарь Денисюк Анатолий, не первый год на свете живет, все понимает: секретный – он секретный и есть, из сейфа; хоть червяк, хоть, на хрен, крокодил, тут дело такое – решеткой пахнет. Денисюка не расколешь! В милиции три раза был – и ни хрена. А тут на старости лет – и в тюрягу идти из-за того, что по пьянке взял эту гнусь да снес к магазину? Еле допер, тяжелый, зараза, а тот ханыга, который бутылку дал, тоже был хорош, сам еле на ногах стоял. Поверил, что рулон полотенца, обрадовался, хрен собачий, схватил и к животу прижимает. Унес гада. А вот теперь – он здесь, торчит в окне, башкой машет, змей. Еще и в очках! Белая горячка, что ли, у меня? Сгинь, дьявол, провались!