Земля чиста, вода светла
Шрифт:
– Так видят птицы! – обрадовался он. – Или ветер! Ой…
– А скажи хоть, ребенок, как тебя зовут?
– Никак, – он вытянул шею изо всей возможности, чтоб видеть отдалявшуюся землю.
– Нет имени? Странно.
– Всех зовут, а меня – не зовут. Нету имени.
С краев круглое поле внизу расширялось ленточками других полей, темными, шершавыми от леса горами со светлыми, чуть позолоченными низким солнцем верхушками и страшными провалами ущелий – и все это страшно падало в огромный голубой колодец. Он перестал различать и полоску дороги, и серебристые капельки. Близко пронеслась назад и вниз вершина горы: куски камней в жухлой траве, кривые деревья и никого-никого. Впереди
– А это… Это облака? Они… Они мягкие? А, они – водяной пар… Они теплые или холодные?
– Холодные. Как же звала тебя нянька?
– Малыш. Еще Молчун. Ну, еще Наказание. Когда уж ей со мной совсем было никак. А почему там внизу все стало голубое? Такой туманчик?
– Это воздух. Когда его так много, он кажется голубым. Малыш, а как же нам тебя звать?
Он посмотрел в глаза волшебнику. Глаза были цвета орехов, добрые. И жалели. Он растерялся:
– А где берут имена? А как мне тебя называть?
– Зови «Женя». Меня так родители назвали. Обычно они имена и дают. Ты вообще не помнишь родителей?
– Нет. Кто такое «родители»?
– «Кто такое»… Ты вообще никого родного не помнишь?
– Брат – это родное?
– Да.
– Тогда… Помню такого… Какого-то брата. Но он говорил, что какая разница, брат или не брат… И меня схватил… Потащил… А потом я упал, ушибся, – он невольно потрогал шишку. Какая смешная голова, когда совсем босиком. Холодно только. – Я жил в таком месте… Ну, две комнаты и садик. А вокруг еще замок с башнями, но выходить нельзя… Ой, ой!! Смотри! А земля-то круглая! Она шарик!! Она – шарик!!
– Планета.
– Планета, – послушно повторил он. – Голубая… И светится… Я хочу такой шарик. Какое все… Большое… Очень большое…
Голова опять заболела. И шишка. Наверно, лекарство перестает действовать. Искорок чего-то не появилось. Нет, вот одна, ползет по ладони. Наверно, краска как-то им повредила. Он попил воды, разглядывая бездонный мрак с редкими далекими звездочками далеко-далеко. Но Женя ведь не боится? И вон еще серебряный кораблик:
– Тоже летит кто-то.
– Это транспорт с детками. Летит вон, к большому кораблю. Да вон, вон, выше смотри, через крышу!
Большой корабль был в самом деле – большим. На что он похож? И не понять. Он смотрел, смотрел, потом сник. Глаза не могли больше смотреть, а голова – думать. Мир что-то чересчур большой.
– Женя. Женя. Ты научишь меня знать, как это все…Называется?
– Научу, маленький, конечно.
– Я так устал, что глаза не смотрят… Я хочу смотреть… И не могу…
– А ты закрой глазки. И поспи немножко. Нам еще долго лететь.
– Женя. Зачем вам столько деток? – глаза закрылись. – Это и есть «Урожай людей»? Женя, я не сплю, я слушаю.
– Зачем нам столько деток… Ну, так скажем, наше небо – это мир очень… Очень мужской. Тут мало женщин, еще меньше детей. Поэтому мы берем хороших деток там, где ими…Могут поделиться. И растим их, и обучаем, как нам надо. «Урожай людей», ну надо же. Нет, в этот раз мы брали не всех, а только тех, которых люди сами отдавали. Иногда среди деток попадаются вот такие золотые рыбки, как ты.
– Который вроде бы брат, говорил, что я странный… Я думал, что я плохой… А я рыбка… Не понимаю, – он открыл глаза и опять увидел огромное металлическое с огоньками, а вокруг черная-пречерная пустота. – Женя, а ваш город летает по небу?
– Не по небу. А вот, видишь всю эту бесконечную пустоту между планетами и солнцами? Вот мы и странствуем между планетами людей. А когда прибываем к такой, где нужна наша помощь, то живем долго и стараемся помочь.
Он проснулся в ни на что не похожем синем месте. Совсем синем и круглом. Ничего не было слышно, ничем не пахло, ничто не двигалось. Он сел и обнаружил себя в кроватке, стоящей посреди этого синего круглого пространства. Синий этот свет был тяжелым, успокаивающим, лечебным, не злым, но все равно каким-то страшным. Он залез под одеяло и сел, поджав ноги, укутался, чтоб только глаза наружу, и замер столбиком. Что это за место? Пахнет все странно. Сколько всего ужасного и непонятного произошло. И очень хочется пить. И кушать. И писать. Он крепился-крепился, но все-таки не выдержал и заплакал. Он хотел, чтоб немедленно появилась нянька Утеха с кружкой морса и какой-нибудь глупой сказкой… Вспомнив Утехино ворчание и свет ночника, он заревел в голос. Утеха мчалась на такой рев всегда со всех ног.
Правда, иногда мчаться было некому, по ночам Утеха ускользала за двери – тогда хоть заорись, хоть весь на слезы изойди. Он, впрочем, быстро отучился орать, потому что Утеха сказала, что людоеды быстрей находят тех, кто орет, чем тех, кто прячется тихонько под одеялком. Бывало, втискивал мокрое лицо в подушку и не дышал, пока круги радужные в темноте не полетят… А вдруг тут тоже есть людоеды… Синие и невидимые… Он сунул в рот край одеяла, крепко укусил и замолк.
Открылась ярким прямоугольником дверь и вошла чужая служанка в белом платье. Он разглядел незнакомое, но доброе лицо, выплюнул одеяло и заревел снова. Служанка погладила по одеялу и протянула знакомую бутылочку с водой. Пока пил – пришлось молчать. Но водичка быстро кончилась, и он заревел снова. Служанка посмотрела, подумала, ушла – он заревел изо всех сил. Она вернулась и принесла горшок. Ну, или наверное – горшок? Он замолк, вздрагивая. Она поставила посудину на пол у кроватки и сделала вопросительно-приглашающий жест. Он кивнул и выпутался из одеяла. Она помогла выбраться, помогла расстегнуть одежку, которую он забыл, как расстегивать. Он вообще-то давно уже писал стоя, но сейчас сел на горшок, как маленький, и писал долго-долго, всхлипывая и вздрагивая.
А потом наступило утро.
Врачи сделали больно один только раз, когда брали кровь не из пальца, а из вены. Но он не ревел, и за это ему дали игрушку – маленький-маленький, в кулак спрятать, тяжеленький ял, совсем как настоящий. И еще они разрешали трогать, что можно, и давали посмотреть и послушать в свои специальные умные трубки. И теперь он знал, как выглядят косточки в ладошках и ступнях, как устроена коленка, а что в животе – то все непонятное и булькает. И еще они так полечили его шишку на голове, что она почти исчезла. Потом принесли и помогли надеть красивую одежду. Сорочка синяя, мягкая, штаны белые, короткие, но столько карманчиков, ремешков, штучек… А на ноги невесомые синие башмаки на толстой белой подошве. Крошечный ял за храбрость он спрятал в карман. Какие замечательные штаны.
А потом пришел Женя, улыбнулся, и сразу стало не надо быть храбрым.
– Пойдем, – Женя взял за руку и повел вовне, в длинный коридор с железными стенами и какими-то очень красивыми узорами на полу. – Как дела?
– Я был храбрый, – он сунул руку в карман и проверил, как там ял. А еще Жене нравится, когда говоришь умные вещи, и он сделал неуверенную попытку: – Женя, я посмотрел, как устроена коленка. И ладошка… Косточки такие маленькие, их двигают такие… такие волоконца… – что-то не очень получилось сказать что-то умное. – Мы пойдем кушать?