Земля, до восстребования Том 2
Шрифт:
— Уж не подозреваете ли вы, что я неверно указала выручку?
— Что вы, что вы. Разве я мог подумать, что такая синьорина…
— Тогда почему вы придираетесь? — Джаннина старалась выглядеть очень рассерженной. — Мои комиссионные по пишущей машинке составили всего двести лир. А вы знаете, сколько с ней было мороки? Я что, нанялась таскать в руках эту чертову машинку? Уже давно научились делать портативные машинки, а в нашей конторе был старый, тяжелый ундервуд. Так и грыжу нажить недолго. Навсегда останешься бездетной! Два раза пришлось нанимать таксомотор. Не думайте, что мне за это уплатили отдельно! Как бы не так! Не думайте, что австриец совершил
— Вскоре Кертнер выйдет на волю. Очевидно, до того как его вышлют, он появится здесь. Полагаю, он поблагодарит синьорину за то, что она усердно выполняла свои обязанности. Так и быть, назовем эти обязанности служебными… — он захихикал.
— Ваши дурацкие намеки оставьте при себе. Пользуетесь тем, что меня некому защитить? Что мой жених, раненный в Испании и награжденный орденом, теперь снова воюет там, командует взводом «суперардити»? Нечего сказать, «старший брат»! Не позавидую вашей младшей сестре! А какие у меня еще обязанности, кроме служебных? — Теперь Джаннина и в самом деле разозлилась. Она приложила ладони к пылающим щекам, знала, что покраснела. — Каждая итальянка, которая ходит в церковь и исповедуется, сделала бы на моем месте то же самое. Падре Лучано учил меня, что милосердие для настоящей католички обязательно, независимо от чьих–то политических взглядов. А я, кстати, не очень–то разбираюсь в вашей политике. Вы плохой католик! Настоящий католик не обидел бы одинокую синьорину. Это все равно что икону украсть…
Старый знакомый уже не рад был своему намеку, зря затеял разговор. Недоставало, чтобы синьорина еще устроила сейчас истерику!
Но она сумела взять себя в руки и продолжала спокойно:
— Могу вас заверить, что у меня нет никакого желания увидеться с Кертнером после того, как король его помилует. Тем более, если он в самом деле виноват и если его появление в Милане вызовет вздорные подозрения, подобные тем, какие привели вас ко мне. Двух сольдо не стоят все ваши извинения за беспокойство.
— Что значит — нет желания увидеть Кертнера? — сразу оживился старый знакомый. — Напротив, обязательно его повидайте! И может, в минуту откровенности или в минуту слабости, — поверьте, иногда эти два понятия близко сходятся! — преступник, движимый доверием к вам, и откроет что–то новое для нас с вами.
— Клянусь на распятии, если я узнаю о нем что–то новое, чего не знаю сейчас и не знала прежде, я не стану этого от вас скрывать. Клянусь терновым венцом Христа!
«Клятва меня ни к чему не обязывает, — озорно подумала Джаннина. — Я и так все знаю о Кертнере и ничего нового узнать не смогу. Какое же тут клятвопреступление?..»
— Вот теперь вы говорите, как настоящая патриотка! — Старый знакомый натянуто улыбнулся; хорошо, что набожная католичка дала ему такую клятву. — Мне особенно приятно слышать эти слова из уст хорошенькой женщины.
Старый знакомый еще раз извинился за беспокойство и распрощался. Едва за ним закрылась дверь, Джаннина негромко, но с удовольствием рассмеялась. Когда она так смеялась, казалось — чем–то поперхнулась.
92
Еще за несколько дней до того, как истек срок, Этьен не мог представить себе, что выживет и сохранит рассудок, если его не освободят в обусловленный законом и гарантированный амнистиями день.
Но его по–прежнему держат в зарешеченной клетке, и он по–прежнему жив. .
«Проклинаю каждый день!»
Где найти силы, чтобы пережить одиночное заключение, которое нельзя больше измерять ни днями, ни неделями — никак? Скорее забыть о призраке свободы, который неслышными шагами прошел мимо его камеры. Какой же это ангел–освободитель? Старый тюремщик! Снова и снова грохочет он засовами, трижды в день скребет железным прутом по всем решеткам — не перепилены? повертывает ключи в скрипучих замках, подсматривает глазом сыщика в «спиончино». И нет силы, которая может разлучить стерегущего и стерегомого.
Зачем его перевели в одиночку и почему не освобождают? Для того чтобы заключенные не узнали о грубом нарушении закона. На прогулке он теперь в полном одиночестве, а водят его в тюремный двор по пустынным коридорам и лестницам. Да и не каждый день он теперь выходит на прогулку, чаще отказывается, чего не бывало прежде. После прогулки в тюремном дворе одиночество еще мучительнее.
Он прямо–таки с ужасом возвращался к себе в одиночку, безразлично оглядывался вокруг, а камера встречала его предметами, на которые тошно смотреть, они уже не вызывали никаких мыслей, никаких впечатлений.
Безразлично смотрел он на паутину в углу потолка. «Паук в этой камере — главный, а я — только муха, попавшая к нему в паутину. Из меня уже выпиты все соки, от меня осталась одна оболочка, это я чернею пятнышком в паутине…»
Ясно, что освобождать его в ближайшее время не собираются. Какой вероломной оказалась недавняя радость!
«Наивный младенец! Поверил в силу фашистской законности! И ведь сколько уже отсидел. Казалось бы, пора мне получше изучить противника. Бруно был прав в своей подозрительности. — Он содрогнулся от предположения: — Может, отменили обе амнистии, и я буду сидеть все двенадцать лет?..»
Истерзанный ожиданием, он потребовал свидания с капо диретторе. Никто из администрации долго не являлся на вызовы, наконец пришел капо гвардиа. С капо гвардиа Кертнер разговаривать не стал, снова потребовал встречи с капо диретторе, в противном случае начнет голодовку.
Холодные глаза директора не предвещали ничего хорошего. Он равнодушно погладил морщинистый череп и сообщил, что Кертнер задержан по требованию главного прокурора. Последний пункт приговора Особого трибунала не может быть выполнен: неясно, куда высылать арестанта, отбывшего наказание. Дело Конрада Кертнера возвращено в ОВРА, и дальнейшая судьба заключенного зависит уже не от тюремной администрации, не от суда, даже не от министерства юстиции, но только от ОВРА. Капо диретторе должен огорчить узника 2722: лиц, злостно вредящих фашистскому режиму, итальянская тайная полиция имеет право держать в тюрьме бессрочно.
— Все дело в том, что Австрия отказалась признать Конрада Кертнера своим гражданином. Куда вас выслать, если национальность по–прежнему не выяснена? А отпустить на все четыре стороны — нарушить решение Особого трибунала.
— Засадить в тюрьму моя сомнительная национальность трибуналу не помешала. А выпустить на свободу после заключения — мешает.
Капо диретторе раздраженно помахал рукой перед своим лицом — признак крайнего раздражения.
— Полагаю, что, если бы у Италии была общая граница с Россией, вопрос о вашей высылке решился бы проще, — Джордано недобро усмехнулся. — А сейчас… — Он вновь разогнал рукой несуществующий табачный дым и добавил жестко: — Я с вами, Кертнер, знаком почти три года, давно за вами наблюдаю, уверен, что вы — человек семейный. И не понимаю — как это вас бросили в Кастельфранко на произвол судьбы и почему никто о вас не заботится?