Земля, до востребования Том 1
Шрифт:
Он рассказал, что в марте этого года республиканцы и партизаны совершили налет на фашистский аэродром Талавера де ла Рейна, это на реке Тахо, в отрогах Сьерра–де–Гвадаррамы. По слухам, тем налетом руководил знаменитый диверсант, по национальности он македонец, а по чину подполковник республиканской армии.
— Не знаешь, как его звали? — вполголоса спросил Кертнер и замер в ожидании ответа.
Но парень за спиной поцокал языком в знак отрицания.
И все–таки Кертнер был почти уверен, что речь идет о Ксанти, под именем которого скрывается Хаджи–Умар Мамсуров. Налет на аэродром такой отчаянной дерзости, что угадывается «почерк» товарища.
Кертнер знал, что в середине
А в конце лета красные совершили налет на аэродром Таблада под Севильей. Они атаковали аэродром группами в два–три человека. Чувствовалось по всему, что они хорошо были осведомлены о внутреннем распорядке на аэродроме, знали его план. Около десяти подрывников прокрались со стороны навигационного канала Альфонса XIII, с берега Гвадалквивира, а группа диверсантов сосредоточилась для нападения в апельсиновой роще, недалеко от восточных ворот аэродрома, под самым носом у командансии.
Красным удалось поджечь тогда на аэродроме семнадцать самолетов. Сгорели и тяжелые бомбардировщики и «мессершмитты» последней модели.
Эта новая модель «мессершмитта» появилась после того, как русские начали утюжить испанское небо на истребителях двух типов. Один тип испанцы окрестили «чатос», что значит «курносые», а другой называют «моска», то есть «муха».
«Какая же наша модель «чатос»? — гадал Этьен. — Скорее «И–15», чем «И–16»; если смотреть на «И–15» сбоку, то заметно, чти мотор слегка задран кверху. В самом деле курносый профиль…»
У парня, безостановочно шагавшего вдоль высоких тюремных стен, и сейчас перед глазами эта страшная ночь на аэродроме, перестрелка, взрывы. Он видел, как волокли какого–то седоволосого партизана, тяжело раненного, напарник его был убит. Он слышал потом, что старика увезли в Бадахос; фашисты врыли в холм при дороге крест, распяли на нем раненого и подожгли. Но перед тем ему разрешили причаститься, и тогда узнали, что старику под семьдесят, а зовут его Баутиста.
Этьен медленно шагал по тюремному двору, а сердце его колотилось так, будто он только что узнал о новой амнистии.
«Может, если бы не мои шифровки, не совершили бы этого налета на Табладу?..»
67
Пришло время представлять аттестацию на присвоение очередного звания полковнику Маневичу, срок выслуги давно истек. Берзин несколько раз напоминал об этом Илье, но тот не торопился. Аттестовать работника, сидящего у фашистов в тюрьме?!
— Конечно, меня или вас аттестовать было бы легче. — Когда Берзин сердился, серо–голубые глаза его светлели, и он потирал пятерней свой коротко стриженный затылок, но голоса не повышал. — Мы ходим на службу. Каждый день предъявляем пропуска в проходной. Пришел — ушел, прибыл убыл… Разрешите идти? Идите! Разрешите обратиться, товарищ комиссар? Обращайтесь! Разрешите выполнять? Выполняйте, товарищ полковник! Получил жалованье, получил ордер на комнату, получил очередное звание, получил новое обмундирование… Но разве тюремная роба может изменить наше прежнее представление о полковнике Маневиче? Сидит он за решеткой или не сидит он воюет в тылу врага… В русской армии бывали случаи, когда героям, по не зависящим от них обстоятельствам попавшим в плен, давали ордена и повышали в чинах. А разве Маневич сейчас не в плену? Он воевал на самом переднем крае, он находился к противнику ближе, чем любой пограничник с заставы Гродеково или Негорелое!
Илья терпеливо ждал, когда Берзин отсердится, но тот все продолжал шагать взад–вперед.
— Мы с вами тоже виноваты, что Маневич сидит сейчас за решеткой у Муссолини… Да, да, обязаны были найти и быстрее прислать ему замену. Еще тогда, весной тридцать шестого года. Нужно было вывести его из–под удара. Мы позволили устроить на него облаву двух контрразведок — испанской, итальянской. Есть паникеры, перестраховщики, мнительные трусы, которым мерещится слежка на каждом шагу. Но Маневич… Когда я уезжал в Испанию, вы обещали заменить его в течение месяца. Сколько в вашем месяце дней сто, двести?.. Оказывается, подыскать начальника легче, нежели одного из его подчиненных. Какой–то парадокс! Вы не находите?
Как всегда, Илья слушал выговор молча и только почтительно откашливался низким голосом, не тем голосом, каким только что докладывал.
— Над Маневичем висел на тонкой ниточке дамоклов меч, — сердился Берзин, — а вы тут осторожничали сверх меры. И твердили свое любимое «семь раз примерь…» Семь раз отмерить перед тем, как отрезать — всегда полезно. Но в самом деле примерять, а не ссылаться на примерки! Примериться к опасности! Ты вот семь раз примерь на себя чужой риск, чужую самоотверженность, чужую смелость, чужую боль, чужое страдание. Семь раз всесторонне обдумай, прикинь, проверь, подсчитай, а не семь раз обмакни перо в чернила, прежде чем подписать нехитрую бумагу. Зачем же называть робость — предусмотрительностью, а нерешительность — осторожностью?
Илья вяло откашливался.
— Для разведчика, — продолжал Берзин, — нерешительность мысли смерти подобна. Такие люди хорошо знают только то, чего им не следует делать. Эти, по выражению Толстого, «отрицательные достоинства» свойственны некоторым дипломатам: не нарушать официального протокола, этикета, чужих обычаев, не затрагивать неприятных вопросов. Они отлично знают, чего не надо делать. А вот что именно делать, умно рискуя и действенно осторожничая, — это решить потруднее. В чем ваша ошибка? — Берзин с силой провел по стриженому затылку. — Вы рассуждаете с нашей точки зрения. А вы попробуйте стать на точку зрения абвера, ОВРА или Сюртэ женераль. Наши противники тоже не лишены фантазии, и у них нет единомыслия, которое нам с вами каждый раз облегчало бы решение задачи…
Есть начальники, которые больше всего ценят в подчиненных расторопность — вовремя дать бумаги на подпись, быстро подготовить справку, которую потребовали «наверху». Осведомленность тоже бывает различная: творческая и показная, канцелярская. Берзин больше всего ценит в подчиненных умение самостоятельно думать, а уже потом отвечать без запинки на вопросы. Не раздражается, если с ним спорят, отстаивают свою точку зрения до того, как пришло время выполнить приказ. С равнодушным, бездумным человеком спорить не о чем, с ним всегда легко сговориться, ему все ясно, он ждет руководящих указаний и жадно ест начальство глазами.
— Для того чтобы аттестовать Маневича, — Илья басовито откашлялся, я должен сослаться на чье–то мнение, получить отзыв его непосредственного командира.
— Вы его непосредственный командир! Вот и попросите у себя этот отзыв. А если не верите самому себе — перечитайте его последние донесения и дайте характеристику, основываясь на этих документах.
«Чем больше честолюбия у человека, тем он менее доверчив, — подумал Берзин. — Самые недоверчивые люди — карьеристы…»
Берзин внимательно посмотрел на Илью; лицо у того напряженно–выжидательное, как всегда, когда он находится в этом кабинете.