Земля Кузнецкая
Шрифт:
Они прошли вместе до раскомандировочного зала.
— Я, правда, себя пока что гостем чувствую, — улыбаясь, сказал Бондарчук, — но хорошо, что приходится начинать с такого приятного события, как получение знамени.
— Вам повезло, — согласился Рогов.
— Случайность? — Бондарчук мельком, но очень зорко глянул в лицо инженера.
— Нет, почему же…
— Ну, хорошо, — кивнул парторг, — значит, до завтра?
Рогов утвердительно кивнул и пристально, твердо поглядел в карие веселые глаза Бондарчука,
ГЛАВА IX
Рогову
Сотни стахановцев заполнили просторный вестибюль клуба. Лица у всех были немного торжественные и в то же время деловитые. Собрались свои люди, не год и не два знавшие друг друга в буднях, в труде, в надеждах и победах. Слитный гул голосов, встречные улыбки, короткие приветствия и какое-то особое приподнятое настроение, как перед праздником или торжественным событием, — все это наполняло каждого несокрушимой верой в общую силу, в мощь коллектива.
Очень многих Рогов не знал вовсе, но с тем большим интересом вглядывался в них, как если бы ему обещали, что завтра они будут его лучшими друзьями.
Вот идут двое, заложив руки за спину, чуть откинув головы, оба такие плотные, что кажется — поскрипывает коричневый дубовый паркет под их ногами. Одному лет пятьдесят, другому — двадцать, не больше. Отец и сын? Не похоже, но это представители двух шахтерских поколений. Старший, очевидно, долбил уголек еще в Анжерских михельсоновских штольнях, а младший не больше двух лет гонит забой где-нибудь на «Капитальной». И нечего даже гадать — здорово гонит. Они останавливаются почти рядом с Роговым. Пожилой говорит:
— Шахт в Кузбассе множество… Я вот ехал с курорта и все смотрел. Много ли из вагона увидишь, и то! Какая сила поднимается — дух захватывает!
— Митрич, — пробует парень и свое слово вставить. — Так я же по какому вопросу..
— Ты слушай, — Митрич слегка притопывает носком сапога. — Ты слушай, «по вопросу»! Я тебе толкую о том, что нужно жить сила в силу со всеми. Тебя вызывают с «Физкультурника» из Анжерки, с «Бутовки» из Кемерова, с «Журинки» из Ленинска — вот ты и откликнись.
— Так ведь боязно, столько народу…
— Боязно! Ты что, чужой, что ли? С неба упал? В Кузбассе — и боязно!
… Где-то в толпе мелькнули Дубинцев и Аннушка. У них были такие счастливые лица, как будто весь слет собран специально для них, а может быть, и весь мир существует только, чтобы их радовать. Девушка помахала рукой Рогову, и он потерял их из виду. В ту же минуту кто-то потянул Рогова за рукав.
— А, Черепанов! — обрадовался он. — Ну, как успехи?
— Опять лаялся Очередько… — на чистом смуглом лбу забойщика обозначились две тонкие морщинки. Он показал глазами на дверь и пожаловался: — Не пустили сегодня мою бригаду на слет, потому что не стахановцы.
— А что же говорят? — заинтересовался Рогов.
— Да что говорят… Добьемся, говорят, что в следующий раз со знаменами и музыкой встречать будут, весь рудник ахнет. Обиделись, прямо страшно!
От дверей к Рогову проталкивался заведующий клубом.
— Уймите, пожалуйста, свою молодежь! — кричал он инженеру, показывая рукой на дверь. — На вас ссылаются.
У входа в полном составе митинговала бригада Черепанова.
— Бюрократы! — петушился светленький крепыш, фамилию которого Рогов не упомнил. — Примите меры, Павел Гордеевич! Говорят, что мы не стахановцы, понимаете?
Митинг этот немного рассмешил Рогова, но он довольно легко уговорил молодежь вернуться в общежитие, сославшись при этом на то, что здесь Черепанов, а клуб все равно не вместит всех желающих.
— Скандалят? — с тревогой спросил Черепанов, когда они усаживались рядом в большом зале.
— Обиделись страшно! — повторил Рогов слова самого же бригадира… — И я тоже.
— И вы?
— Конечно. На вас. Вам бы можно было, знаете, какой почет заслужить? В президиум могли выбрать. А тут и на порог не пускают. Обидно! Ну да ладно, послушаем, что умные люди скажут.
Первым выступил знаменитый забойщик третьего района Хмельченко.
— Мне письмо с соседнего района прислали! — сказал он. — Забойщик Деренков прислал. Давай, говорит, товарищ Хмельченко, соревноваться. Ну что ж, думаю, давай, товарищ Деренков! А потом почитал письмо, подумал и заскучал.
— Нельзя ли яснее? — кричит кто-то из зала.
— Можно яснее, — соглашается Хмельченко. Он выходит из-за трибуны, опирается на нее и сразу становится виден притихшему собранию во всей своей сорокалетней стати.
Глядя на крутой разворот плеч, на то, как ладно несет он небольшую голову с квадратным лбом, каким умом светятся из-под темноватых бровей его глаза, можно было не сомневаться; это настоящий шахтер, и сказать он может о своем деле и ясно и твердо.
— Я скажу, — повторяет забойщик. — Для этого и встал перед вами. Во-первых, что такое есть стахановец? Стахановец — это, по-моему, тот человек, у которого душа постоянно тревожится о своем деле — вот что такое стахановец!
— Общие слова! — прерывает оратора Очередько.
— Я извиняюсь! — Хмельченко выставляет перед собой ладонь, как щит. — Я извиняюсь, прошу не путать меня.
— Не мешайте ему! — раздался многоголосый крик.
Бондарчук постучал карандашом по графину.
— Продолжайте, товарищ Хмельченко.
— А этой душевной тревоги в письме Деренкова нет! — медленно и тяжело, точно гвозди заколачивая, говорит Хмельченко. — Что он мне пишет: «Выполнять ежесуточно норму не меньше ста процентов и давать в месяц по три выдающихся рекорда». Так ведь это же цирк получается! Как же мы с такой работой о пятилетке в четыре года говорить будем?