Земля Кузнецкая
Шрифт:
— Да… — вежливо поддержал разговор Рогов, хотя не понимал, отчего у человека сердце разрывается.
— Конечно! — заторопился тот и переворошил на столе кучу рукописей. — Всю ночь висел на телефоне. На «Черной горе» Михайлов вышел сразу в четыре забоя, на три-три-бис… постой, что же на три-три-бис? Да! Николаенко, конечно, знаешь? Так он что удумал… самонавалку на транспортер, прямо от взрыва. Это черт знает, даже у меня руки чешутся! А потом на «Капитальной»… этот Рогов опять загадку загадал — перевел три лавы на двухцикличный график. Два цикла в сутки!
— Так Рогова же только на днях в газете ругнули! — прервал негромко Рогов.
— Ругнули? — изумился газетчик и тут же расхохотался. — А ты что, не знаешь, как нас за это в горкоме… — парень запнулся. — Постой, постой… — и уже медленнее добавил: — Постойте, мне показалось ваше лицо знакомым… а теперь…
Рогов кивнул.
— Действительно, не встречались. Я Рогов.
— Рогов! — парень подскочил на стуле, пробормотал: «черт, ошибка», обошел стол, пожал инженеру руку и, еще раз чертыхнувшись, подытожил: — На грани фантастики!
Рогов рассказал о заметке.
— Да не может быть! Подождите… Кто это делал? Вспомнил! Чернов! Вот черт…
— Тогда, может быть, можно поговорить с этим Черновым? — спросил Рогов.
— Поговорить? А чего же, я устрою это, — с готовностью согласился парень. — Только вот что… как бы это выразиться…
— Попроще, — посоветовал Рогов.
— Вот именно… В общем меру пресечения этому Чернову вы уж сами придумайте. А если не удовлетворит, я, как заведующий отделом…
Рогов попросил не беспокоиться и вызвать Чернова.
Вскоре круглоголовый, ясноглазый юноша неловко пожал руку инженеру и отрекомендовался:
— Чернов.
— Вот что, Чернов, — заторопился заведующий отделом, — поговори с товарищем Роговым по поводу своего материала. Только начистоту!
Чернов хотел, очевидно, что-то возразить, но его патрон с расстановкой повторил:
— Поговори с товарищем инженером! Понятно?
— Сходим на шахту, надо вам самому разобраться, — предложил Рогов. И уже дорогой полюбопытствовал: — Давно в газете?
— Полтора года! — охотно сообщил Чернов и, хлопнув себя по шее, добавил: — Она у меня вот где, эта газета!
— А что?
— Так я же немного поэт, а какие же могут быть стихи, когда все силы уходят на информацию?
— Вот как! — удивился Рогов. — Значит, газета не по душе?
— Я не сказал, что не по душе…
— Следовательно, внутренний конфликт?
— Всякое бывает, — согласился молодой журналист. — Иной раз глаза не глядели бы, а все равно нет сил оторваться. Живое же дело!
— Получается у вас не плохо, — насмешливо заметил инженер. — Хлестко получается!
— Правда, а что именно?
— А вот в сегодняшнем номере о бригаде Некрасова.
— Ах, это… — Чернов разочарованно отмахнулся.
— Неудачный пример?
— Действительно. Но тут особое дело…
На шахту они пришли в час наряда. Поманив
Бригада Некрасова оказалась в сборе, не было только самого бригадира.
— А он вас, товарищ начальник, на участке ждет, — сообщил молодой забойщик. — Там такое придумано! Сам Некрасов… Вы только посмотрите!
— Да что ты! — удивился Рогов. — Хорошо, я сейчас как раз туда наладился. А вы, между тем, познакомьтесь… — Он оглянулся на журналиста. — Это товарищ, который писал о вашей бригаде. Чернов. Поговорите здесь по душам.
Перемигнувшись с шахтерами, он вышел, услышав, как за спиной у него кто-то нарочито громко вздохнул, кто-то многообещающе молвил:
— Так-так…
Через полчаса Рогов уже был на участке.
После стахановского слета он все время чувствовал какую-то внутреннюю озаренность, теплоту коллектива, словно своим выступлением он расчистил людям дорогу. «Но ведь это, мягко выражаясь, самонадеянность? — спрашивал он себя. — От хороших слов на трибуне до хорошо организованного забоя путь еще велик!»
Некрасовцы работали теперь в новой, только что нарезанной лаве — пологопадающей, сыроватой, с двумя породными прослойками. Условия были трудные, и бригадир хотя и не падал духом, но беспокоился.
В этом состоянии беспокойства он и встретил инженера.
— Хотите — казните, хотите — милуйте, — говорил он, поспешая за Роговым. — Ну, только наслушался я хороших слов на слете, и вот схватило меня за сердце, схватило — и не отпускает. Вот и попробовал я одну рационализацию провести.
— Всерьез, схватило? — слегка наклонившись, Рогов взглянул в лицо забойщику.
— Всерьез, Павел Гордеевич! — Некрасов еще более оживился. — Я вот прошлую ночь, со своей старухой планы плановал. Она говорит: «И чего тебе не сидится, не лежится, чего ты, как ужаленный, привскакиваешь?» Я тогда и давай! Больше, конечно, для себя. «Вот, — говорю, — представь себе, мать, в Кузбассе многие тыщи забойщиков. Сейчас ночь, кто-то из них работает, кто-то отдыхает. И ведь, наверняка, все они думают о своем деле, мучаются, можно сказать; у одного получается, у другого кругом ничего не выходит. Вот ты и поразмысли: какая каждому из нас преболыпущая ночь дана!»
Некрасов помолчал, повздыхал, потом признался, что все приготовил к эксперименту, но немного робеет. Не поможет ли Павел Гордеевич? Если не получится, то хотя объяснит, почему.
— Ну рассказывайте, что такое изобрели, — сказал Рогов.
— Сейчас, Павел Гордеевич… Сейчас вы сами увидите и все поймете. Пойдемте, — волнуясь и суетясь, говорил Некрасов.
Они пошли к лаве. Некрасов крикнул в глубь забоя:
— Филя, у тебя все готово?
Метрах в десяти от них кто-то крякнул, заворочался, еще раз крякнул, и наконец, через минуту появился сам Филя. Рогову показалось, что человек этот загромоздил собой все двухметровое пространство от стоек до стенки забоя. Но лицо у него оказалось небольшое, круглое, с веселым задорным носиком-пуговкой.