Земля лунной травы
Шрифт:
Она круто отвернулась от него и пошла в другую сторону. Вот таких грубостей раньше она за собой никогда не замечала, а теперь ей хотелось непременно кого-нибудь разозлить. Что делается с людьми, с елками?..
Напоследок, прежде чем завернуть за угол, Наташа все-таки оглянулась.
Отец пристально смотрел ей вслед все тем же фамильным взглядом, словно собирался проводить ее этим взглядом до самого картофельного поля, до знакомой открытой дороги.
Где жила Ритка Омелина, Наташа знала. Как-то прошлой зимой она с полчаса топталась в подъезде ее дома, дожидаясь Райку, которая потащила
А солнце уже садилось, утянув с собой уже почти все лучи со всех крыш и со всех труб, и идти через рыжие бугры от автобуса или через картофельное поле от электрички все равно теперь придется в темноте… Но к Ритке надо было сходить! Это было плохо, это было неприятно, но другого такого подходящего случая могло не подвернуться…
Дверь омелинской квартиры открыл Риткин отец — Наташа его знала, — пожилой, маленького роста человек с начинающей лысеть головой и со странным взглядом серых, выпуклых, как и у Ритки, глаз. Взгляд их словно был выключен. Глаза смотрели на Наташу, а взгляд был отключен на что-то постороннее, не имеющее к Наташе отношения. Можете быть, на котлеты, которые он, наверно, жарил сам, так как вышел к ней в женском кухонном переднике.
— Я вас слушаю, — сказал он Наташе, не включая взгляда.
— Мне… Риту, — сказала Наташа, с трудом сдерживаясь, чтобы не назвать его дочь попросту Риткой.
— Риточки нет дома. А что вы хотели?
Наташа, путаясь и глядя мимо его выключенного взгляде и даже с трудом удерживаясь, чтобы не перейти на телефонное «алло», объяснила ему, что она — от Риточкиной подружки Сурковой, что увидит Суркову сегодня же, и вот узнал случайно, что ее, Суркову, Риточка разыскивает. А она, Наташа, может Сурковой передать, если что важное…
— А! — воскликнул Омелин, и взгляд его мгновение включился, что-то теплое, даже что-то ласковое появилось в его глазах. — Вы от Раечки Сурковой! Так проходите, проходите! Риточка должна вот-вот вернуться. Мамочки-то у нас нынче нет, мамочка у нас на курорте… Да вы проходите, проходите! Проходите и садитесь, ради бога, не стесняйтесь! У нас только Риточкин дядя. А Риточке пришлось пойти за продуктами.
Наташа прошла следом за ним через темную и глухую прихожую в большую красиво обставленную комнату.
Риточкин дядя сидел на диване, тесно придвинутом к столу. Это был совсем еще не старый, а, пожалуй, даже совсем еще молодой человек в черной кожаной куртке, в темном берете на пышных волосах и в красивых очках с чуть дымчатыми стеклами. Наверно, он только что пришел или, наоборот, собирался вот-вот уйти, потому и не снял ни куртки, ни берета. «Очки красивые», — подумала Наташа. — Такие бы для бабушки достать».
Риточкин дядя вежливо поднялся, когда Наташа вошла, уступая ей место на диване, и все время стоял, пока она не села, — это Наташе очень понравилось.
— Это — от Раечки Сурковой, — представил Омелин-папа Омелину-дяде Наташу. — Сейчас мы разберемся, деточка, в чем там у них дело… Кажется, Риточка говорила что-то о сапожках… Вы не в курсе, милочка?
— Я не в курсе, — смущенно сказала Наташа, несколько обескураженная ставшим так по-крутому нежным голосом Омелина и еще тем, что Риточкин дядя сел напротив нее на стул, так близко придвинув его к дивану, словно тоже собирался очень серьезно и очень обстоятельно обсуждать с Наташей вопрос о Риточкиных сапожках…
Но Риточкин дядя о сапожках не сказал ничего. Он сидел молча и внимательно смотрел на Наташу, словно изучая ее, своими дымчатыми глазами. И это Наташе уже не понравилось.
— К сожалению, я совсем не в курсе, — сказала она вежливо им обоим. — Просто Риточка позвонила и сказала, что ей нужна Раечка.
— Ну, это точно о сапожках речь! Только я, признаться, тоже не совсем в курсе. Я-то точно знаю одно: если сапожки отечественные, то, конечно, Риточка брать их не будет. Только заграничные! Риточка, видимо, это и хотела сказать Раечке.
— Хорошо, — сухо сказала Наташа. — Я передам это Раечке.
— Да нет уж, нет уж! Давайте лучше Риточку дождемся! А вдруг вовсе и не о сапожках речь! Я-то знаю одно: лишь бы не отечественные…
Он так легко, так запросто пристегивал это родное для Наташи слово к обыкновенным сапожкам, точно это была застежка для Риточкиных сапог…
— А Шариченко Аля к вам не заходила? — спросила она грубовато.
— Шариченко? Это кто же?
— Аля Шариченко. С Дайки.
Наморщив лоб и снова отключив от Наташи взгляд, Риточкин папа стал припоминать, кто же такая Аля Шариченко, и Наташа поняла, что свой взгляд он включает не для всех. Вот для Раечки включил. И для Наташи тоже, когда узнал, что она пришла от Раечки. А вот для Али пока включить не мог никак, потому что не припомнил ее.
— Она у вас прошлой зимой на дне рождения у Риточки была. У нее глаза чуточку косят, — чтобы даже в Алино отсутствие не обидеть ее нечаянно, она еще раз повторила: — Самую чуточку… А вообще-то она красивая.
— Ну и бог с ней! Пусть красивая! Я и сам красивый! — сказал он, и в этом веселом «бог с ней» Наташа уловила недоброжелательность к незнакомой ему Але, которую он так и не припомнил, а потому и не включил взгляда, а потому и был недоброжелателен.
Наташа вдруг пожалела, что так быстро рассталась с отцом. Целый месяц не видела его, странствуя по реке, и рассталась так скоро, поссорившись. И сидит вот теперь в этой чужой комнате с этими чужими людьми, не знающими и не желающими знать ее Алю (в особенности с этим, что уставился на нее своими дымчатыми очками), и ждет Ритку, которая если и знает про Алю что-нибудь, то все равно может ничего и не рассказать Наташе.