Земля мертвых
Шрифт:
— Идем со мной, боярин, — отпустив коня, обратился к отроку ярыга. — Светлицу тебе покажу.
Зализа в провожатых не нуждался. Он дошел до бывших волошинских покоев, минуту постоял у распахнутой двери. Новой перины в усадьбе не нашлось, набивать тюфяки сеном они брезговали, а потому кровать его так и стояла голая — одни доски. Иконы вернулись на место в красный угол, но лампада перед ними не горела. Видать, обиделся кто-то на святых покровителей боярина, чести им оказывать не желал. Опричник вздохнул, сделал еще несколько шагов и вошел к Алевтине.
Девка
— Вот что, Алевтина… — с запинками выдавил из себя Зализа. — Ты давай… В Замежье поехали, в церковь… Венчаться…
Быстрые пальчики боярской дочки замерли. Глаза ее оторвались от пола и едва ли не впервые за месяц поднялись на него. Девка мелко затрясла головой:
— Нет… Не пойду… Не хочу… Не буду! — она вскочила, метнулась к двери, едва не сбив его с ног, помчалась куда-то вглубь дома.
— Да куда ты? — Семен ожидал чего угодно, но только не такого. — Куды побегла? Ладно, вернешься. Никуда не денешься
В распахнутое окно, выходившее во двор, были хорошо видны выходящие на лесную дорогу ворота. Когда в них промелькнул зеленый с желтой вышивкой сарафан, опричник сразу понял, что у девки просто помутился разум и она не ведает, что творит:
— Куда?! Ночь скоро!
Он метнулся через покои, громко звеня доспехами, на крыльце сбросил плащ и кинулся за ворота. Хитрая девка по дороге не побежала — сразу свернула в лес, но Зализа не зря два года метался по лесным тропам, скрыться от него было не так-то просто. Вот череда свежепримятых травинок, вот оборвавшийся с ветки орешника лист, разрыхленная быстрыми шагами хвоя. Опричник прислушался, а потом помчался на звук похрустывающих под ногами сухих еловых веточек и хлестко разгибающихся ветвей.
Алевтину он поймал на узкой и длинной земляничной лужайке, охватил сзади:
— Куда?!
— Не пойду! — истошно завопила она. — Не хочу! Силой брал, а сама не пойду! Не дам! Добровольно твоей не стану!
— Да что ты кочевряжишься, дура? Куда ты такая, порченная, денешься? В монастырь на весь век захотела?
— Побираться… Милостыней жить стану… За тебя не пойду! — девка ударилась в слезы. Зализа, оторвав ее от земли, потащил назад в усадьбу, терпеливо снося попытки пнуть себя пяткой по ногам.
— Ярыга! — заорал Семен, входя в ворота. — Сюда! На, держи, — всучил он ревущую, как белуга, и брыкающуюся Алевтину выскочившему на крики Твердиславу. — Смотри, не отпускай. Боярыня где?
Спустя две недели после ареста мужа боярыню удалось-таки увести из Замежьенской церкви домой — и теперь она наоборот, почти не выходила из своей светелки.
— На втором жилье, в конце… — растерянно ответил мгновенно оглохший и ошалевший от всеобщих воплей ярыга.
Опричник заторопился в дом, взбежал наверх, промчался через светлицу и примыкающую к ней посудную комнату, вломился в темную конуру, в которой скрывалась от света волошинская жена. Только теперь он вспомнил, что не знает, как ее зовут.
— Матушка, — единственное,
Он запинался, пытаясь высказать словами свои мысли и ее беду, но получалось плохо, а боярыня все молчала и молчала. Тогда Зализа опустился на колени и сказал одно:
— Грех свой исправить хочу…
Боярыня промолчала и на этот раз, но Семен больше ни о чем сказать не мог. Он побежал за Алевтиной, выскочил на крыльцо: во дворе ее не оказалось.
— Ты почему ее отпустил, змей?
Ярыга ответил только ненавидящим взглядом. У Зализы появилось сильное желание его убить, зарубить на месте, раскромсать в куски — но пожалел времени. Опричник вылетел за ворота, остановился, лихорадочно раздумывая: далеко убежать не могла, он бы ее сейчас слышал, Значит, затаилась, ждет, пока он уйдет — в усадьбу или на поиски.
Зализа сделал несколько шагов, остановился. Прислушиваясь, медленно поворотился — и увидел внизу, за створкой распахнутых ворот, светлые черевики. Он пошел, и взял девку за руку.
— Не люб ты мне! Не пойду!
Во дворе начали собираться смерды, причем некоторые уже успели подобрать вилы и оглобли. Правда, кинуться на опричника они все еще не решались, и Зализа свободно проволок визжащую и царапающуюся девку к дому.
Она смолкла только тогда, когда Семен затащил ее к боярыне и смиренно опустился на колени.
— Алевтина, доченька, подойди, — протянула боярыня руку.
Девка с готовностью кинулась к ней.
Боярыня перекрестила ей лоб, притянула к себе, поцеловала и усталым шепотом произнесла:
— Бог велел прощать…
Никогда Зализа не думал, что свадьба его окажется такой: пустая деревенская церковь, молчаливая невеста, одетая во все черное ее мать. Из гостей только волошинский ярыга и скучающий гонец из Москвы.
Упитанный попик неразборчиво прочитал молитву, трижды обвел вокруг алтаря, дал поцеловать холодный медный крест, благословил на супружество. Свершилось. Все вернулись в усадьбу, но праздника не ощущалось. Не смотря на яркое солнце, в доме висела сумрачная, угрюмая тишина.
Алевтина ушла в комнату к матери, ярыга спрятался на конюшне, подворники, словно сговорившись, нашли себе работу где-то за стенами.
Дабы не мучить московского отрока, Зализа уселся за волошинское — здесь все оставалось волошинским! — привезенное из Франции бюро. Замежьинские плотники успели залечить дубовыми заплатами сотворенные кистенем пробоины, но цвет пока не подобрали, и причудливая мебель из розового ореха казалась покрытой светлыми лишаями.
После недолгих раздумий, про свадьбу Семен писать не стал — гонец сам все видел — а токмо пожаловался на ливонскую угрозу, да пожелал Андрею еще больших успехов в служении государю и Святой Руси. Порадовался за него от души — а потому и грамота получилась светлая, радостная.