Земля надежды
Шрифт:
Он проснулся от чувства голода и страха. Огонь почти погас.
При виде серой золы в очаге Джон, задохнувшись от ужаса, вскочил на ноги и выглянул в открытое окно. Слава богу, было еще светло, он проспал не целый день.
Он выбрался наружу, куртка путалась у него в ногах, заставляя спотыкаться, набрал полную охапку дров из поленницы во дворе. Потом сложил дрова в очаге и сверху прикрыл кусками сухой коры. Тонким прутиком подпихнул кору в самую середину тлеющих угольков и, наклонившись совсем близко к золе, начал дуть, нежно, осторожно, молясь Богу, чтобы огонь занялся. На все это ушло довольно много
— Прошу тебя, Господи! — выдохнул Джон.
Маленькое пламя снова затрепетало, вспыхнуло и занялось. Кусок коры завился, загорелся и был проглочен огнем. Джон положил на него пару хворостинок, и наградой ему была вспышка пламени. Он быстро стал подкладывать в огонь все более толстые веточки, огонь ярко разгорелся, и Джон еще раз был спасен от наступающей темноты и холода.
Тогда он понял, что голоден. С прошлой ночи в котелке оставалось еще немного каши. Или, если ему хотелось, он мог вымыть котелок, вскипятить воды и попытаться подстрелить птицу. Больше есть было нечего.
Он пододвинул котелок поближе к огню, чтобы каша не была совершенно холодной, и подошел к двери.
Вечерело. Солнце садилось за деревья, и небо над маленьким домиком было покрыто вуалью тончайших облаков, как шалью, которую королева набрасывала на голову, направляясь к мессе.
— Как мантилья из облаков, — сказал Джон, глядя на небо.
Небо было бледное, цвета засохших головок лаванды зимой, цвета вереска летом, размытых, неярких, розовато-лиловатых оттенков.
Джон вздрогнул. Мгновенный восторг при виде прекрасного неба сменился совсем иным чувством. Ему вдруг показалось, что небо слишком громадное, слишком безразличное, что маленькому человечку невозможно выжить под этим величественным куполом. Наверное, если посмотреть на его маленький домик с высоты облаков, изящных, как испанское кружево, он покажется просто точкой, а Джон, выглядывающий из него, — меньше блохи.
Страна была слишком большой для него, лес — слишком бескрайним, река — слишком полноводной и холодной, течение — слишком быстрым и глубоким. У Джона появилось чувство, что вся его новая жизнь была не чем иным, как попыткой маленького муравья трудолюбиво переползти из одного места в другое, и что сам факт — выживет он или нет — глубоко безразличен небу, не более чем жизнь муравья была интересна ему самому.
— Со мной Бог, — сказал Джон, призывая на помощь веру Джейн.
Ответом было молчание. Не было никакого сигнала, что Бог с ним. Не было никакого признака того, что Бог вообще есть.
Джон вспомнил, как Сакаханна рассыпала дымящийся табак по реке на восходе и на закате, и на какой-то кощунственный миг подумал, что, возможно, хоть боги этой земли были ему незнакомы, эти боги отличались от английского Бога. И что, если бы Джон каким-то образом ухитрился перебраться под защиту богов этого нового мира, тогда, может быть, он был бы в безопасности от безразличного взгляда нависшего над ним неба.
— Надо было мне больше молиться, — тихо сказал Джон.
Здесь, в этой глуши, он не соблюдал воскресений. Теперь он не молился даже перед едой и перед тем, как ложился спать.
— Я даже не знаю, когда воскресенье! — воскликнул
Он чувствовал, как в душе нарастает паника при мысли о том, что он спал днем, но не знает, как долго он спал. Он не знал, как далеко вниз по реке был расположен город, и не знал, сколько времени ему понадобится, чтобы добраться туда, он не знал даже, какой сегодня день недели.
— Я не могу явиться в город, одетый таким образом и воняющий, как зверь! — сказал Джон.
Но тут же замолчал. Ясно было, что вымыться как следует он сможет только в городе. Вряд ли он отважится стирать и сушить одежду, а сам в это время бегать по лесу голым, как дикарь. А как он сможет заплатить за стирку в городе, как рафинированный джентльмен, если все его деньги предполагается потратить на оплату рабочих, которые расчистят его землю, на покупку семян кукурузы, на покупку семян табака, новых топоров, лопат?
Джон подумал о богатстве дома в Ламбете. Он подумал о слугах, работавших на него: о кухарке, которая готовила ему обеды, о горничной, которая убиралась в доме, о саде и садовниках, о жене Эстер, которая управляла всем этим. Как он мог так сумасбродно, так дико решить, что вся эта жизнь была не для него, что судьба его была где-то совсем в другом месте и с другой женщиной. Теперь похоже было, что он готов умереть в этом самом другом месте. А другая женщина для него потеряна.
— Вот-вот. Именно так, — тихо сказал он. — Именно в другом месте. Сейчас я как раз живу в этом другом месте. И я умру в этом другом месте, если не смогу снова вернуться домой.
Острый, едкий запах внезапно напомнил ему об обеде. Он повернулся с горестным воплем. Из котелка в комнату валил темный дым. Котелок перегрелся, каша прилипла к донышку и сгорела.
Джон бросился убрать котелок от огня и отпрянул, когда раскаленная металлическая ручка обожгла руку. С проклятьями он уронил котелок на пол, рука горела от боли. Кожа вздулась и побелела. Джон ощутил, как от боли по лицу полился пот, и снова закричал.
Повернувшись, он выбежал из комнаты и бросился к реке. На маленьком пляже перед домом он упал на колени и опустил руку в воду. Сначала ощущение от прикосновения холодной воды к обожженной коже было как удар кнутом, но постепенно боль стала утихать.
— Господи боже мой, — услышал Джон свой собственный голос. — Ну как можно быть таким идиотом! Ну что я за кретин!
Когда боль чуть-чуть ослабла, он вынул руку из воды и со страхом посмотрел на нее. Ручка котелка оставила белый след поперек ладони. Кожа выглядела омертвелой и быстро распухала. Джон попробовал подвигать пальцами, и руку мгновенно хлестнула острая боль.
— Ну вот, у меня осталась только одна здоровая рука, — мрачно сказал он. — И сгоревший обед.
Он снова посмотрел на небо.
— А впереди ночь.
Он повернулся и медленно пошел к своему маленькому домику. Голова была полна мыслей и страхов. Огонь все еще горел, и это хорошо. Он пнул перевернутый котелок ногой, обутой в сапог. Котелок покатился по земляному полу. Он был уже холодный, Джон провел у реки не меньше часа. Он не заметил, что прошло уже столько времени. Он поднял котелок, поставил его и заглянул внутрь. Внутри не осталось ничего, что можно было бы съесть. Каша почернела и обуглилась, превратившись почти в золу.