Земля обетованная
Шрифт:
В музей я не пошел. Не решился. У меня было такое чувство, будто я все еще живу на тонком льду, под который совсем недавно не провалился лишь чудом. Последний ночной кошмар донимал мою память дольше, чем я ожидал, и вновь поселил во мне проклятую неуверенность, с которой мне пришлось столько бороться. Ничто не миновало, теперь я точно знал это, да и смерть Теллера подействовала на меня сильнее, чем я предполагал. Спастись-то мы спаслись, но только не от самих себя.
Я очнулся от размышлений лишь перед антикварным магазином Силверов. Внутри, между двумя белыми с позолотой креслами,
— Редкое счастье лицезреть вас на рабочем месте, господин Арнольд, — пошутил я.
Арнольд расплылся в мягкой улыбке.
— Александра нет. Он сегодня обедает в кошерном ресторане «Берг». Я не пошел. Я ем по-американски!
— Надеюсь, в «Вуазане»? — предположил я. — Гусиная печенка была просто объедение.
Силверы, даром что однояйцовые близнецы, были полными противоположностями почти во всем, хотя родились с разницей лишь в три часа. Они напоминали мне еще более трагическую пару сиамских близнецов, из которых один брат был беспробудный пьяница, а другой трезвенник, на долю которого, по несчастью, выпадало не столько хмельное опьянение непутевого брата, сколько его свирепые похмелья со всеми радостями тошноты и головных болей. Это был единственный похмельный трезвенник, о каком мне доводилось слышать. Примерно такими же противоположностями были Арнольд и Александр, с той только счастливой разницей, что они, слава Богу, не срослись.
— Я тут бронзу неплохую присмотрел, — сообщил я. — В аукционном доме Шпанирмена, на Пятьдесят девятой улице — Это на аукционе ковров, торги послезавтра.
Силвер-младший только отмахнулся.
— Мне сейчас не до коммерции. Расскажите об этом моему фашисту-брату. У меня жизнь решается! Понимаете, жизнь!
— Еще бы! А кто вы по гороскопу? Когда родились?
— Я? Двадцать второго июня. А что?
— Значит, Рак, — констатировал я. — А Александр?
— Двадцать первого ночью. Зачем это вам?
— Значит, еще Близнец.
— Близнец? Конечно, близнец! Разумеется, близнец, кто же еще? Бред какой-то!
— Я имею в виду, по созвездию Близнец, он родился в последний день этого зодиакального знака. Это многое объясняет.
— Что именно?
— Ваши характеры. Они слишком разные.
Арнольд не сводил с меня недоуменного взгляда.
— И вы в это верите? Во всю эту чушь?
— Я верю и в куда большую чушь, господин Арнольд.
— А что за характер у Рака? Господи, слово-то какое мерзкое!
— Оно не имеет ничего общего с болезнью. Только с представителем фауны, которого с древних времен держали за отменный деликатес. Как омар, только гораздо нежнее.
— А по характеру? — не унимался Арнольд-жених.
— Глубина. Голос чувства. Тонкая восприимчивость, наклонности к искусству, привязанность к семье.
Арнольд заметно оживился.
— А в любви?
— Раки романтики. Даже идеалисты! Верны до гроба и держатся за свою любовь так крепко, что оторвать их у нее можно только вместе с клешней.
— Фу,
— Ну, это символически. А в переводе на язык психоанализа это означает примерно вот что: отнять у вас вашу любовь можно, только вырвав у вас половые органы.
Арнольд побледнел.
— А мой брат? С ним как?
— Он Близнец, ему куда легче жить. Он двуликий Янус. Сегодня один, завтра другой. Меняет личины шутя. Ловкий, шустрый, остроумный, блестящий. Арнольд понуро кивнул.
В тот же миг дверь распахнулась, и на пороге возник двойной близнец Александр, лоснясь от кошерной еды и попыхивая некошерной сигарой.
Арнольд бросил на меня красноречивый взгляд, умоляющий его не выдавать. Александр тем временем благосклонно со мной поздоровался и полез в карман за бумажником.
— Мы вам еще должны комиссионные за второй молитвенный ковер, — заявил он. — Сто пятьдесят.
— Разве не сто? Если не восемьдесят? — с неожиданной деловитостью перебил его Арнольд, этот мечтательный и глубоко ранимый Рак.
От возмущения я чуть не онемел. Каков предатель! Оттяпать у меня мои кровные! Не иначе, задумал на эти денежки сводить свою конспиративную невесту в «Вуазан», если вообще не в «Павильон»!
— Сто пятьдесят! — твердо заявил Александр. — Заработаны в честном коммерческом поединке с вашим другом Розенталем! — Он выдал мне две банкноты. — На что будете тратить? Купите себе второй костюм?
— Нет, — ответил я, злорадно покосившись на Арнольда, этого астрологического выжигу, — на эти деньги я приглашу одну очень элегантную даму в «Вуазан», еще кое что потрачу на адвоката…
— Тоже в «Вуазане»? — поддел меня Александр.
— Нет, у него в конторе. А на остаток выкуплю на аукционе в «Плаза-хаус» маленькую бронзу, которой господин Арнольд решительно пренебрег, — добавил я, отвешивая вероломному Раку очередную оплеуху.
— Арнольд сейчас не вполне вменяем, — сухо заметил Александр. — Если приобретете, дадите нам опцион?
— Разумеется! Я же ваш постоянный клиент!
— А как ваши дела у этого оптового кровососа Блэка?
— Превосходно. Он изо всех сил пытается привить мне философию антиквара в буддистском смысле: любить искусство, но так, чтобы любить и торговлю искусством. Обладай, но не ради обладания.
— Брехня! — отмахнулся Александр.
— Чтобы насладиться искусством, так считает Реджинальд Блэк, вполне достаточно музеев. В музеях есть все, ты идешь, наслаждаешься и не трясешься, что у тебя дома картины сгорят или их выкрадут. Кроме того, в музеях все равно самые лучшие вещи, в частной продаже таких уже не встретишь.
— Вдвойне брехня! Если бы он сам во все это верил, интересно, чем бы он кормился?
— Своей еще большей верой в жадность человеческую!
Силвер неприязненно усмехнулся.
— Богу неведомо сострадание, господин Александр, — сказал я. — Пока об этом помнишь, картина мира не слишком перекашивается. И справедливость вовсе не исконное человеческое свойство, а выдумка времен упадка. Правда — самая прекрасная выдумка. Если об этом помнить, не будешь ждать от жизни слишком многого и не умрешь от горечи бытия. Бытия, но не жизни.