Земля Савчука. Затерянные миры. Том IX.
Шрифт:
Кем был таинственный Бородавкер? Почему его связывали с зимовкой?
Вечерами на этот счет в кают-компании возникали самые фантастические предположения. Соседи-радисты с островов «Комсомольской Правды», с Домашнего, с Оловянного, с Уединения и даже с Хатанги сочувственно запрашивали: «Ну как? Куда опять вашего Бородавкера вызывают?».
Полярная эпопея Бородавкера кончилась внезапно.
— Конечно, Челюскинец, — сказал вдруг гидролог «Нерпы», — в этот день зимовщики обедали у нас на корабле. — Ну, ясно, станция Челюскинец! И как это раньше не пришло нам в голову?..
Хохот тотчас покрыл его слова. Телеграфистки спутали подмосковный поселок Челюскинец, что по Северной железной дороге, с мысом Челюскин, лежащим на рубеже двух арктических морей.
Тайна разъяснилась. Радиограмму начальнику телеграфа придумывали сообща, вложив в нее весь наличный запас иронии и сарказма… Веселые это все были ребята — радисты, метеорологи, летчики, монтеры, слесаря, вездеходчики. С каждым я мог легко свести дружбу, но подружился с Тынты Куркиным, знаменитым на побережье каюром и промышленником.
Он был немолод уже, темное худое лицо его, казалось, потрескалось, как земля в тундре, — так глубоки и часты были морщины. Но двигался он удивительно быстро, стрелял без промаха и на лыжах обгонял меня без труда.
Вездеходчиков — представителей механической тяги — старый каюр не любил. У него были с ними давние счеты. Как-то, когда он отправился в свой обычный обход капканов, один из вездеходчиков выехал ему навстречу, чтобы подвезти груз шкурок. Он думал сделать этим приятное старику. Не тут-то было. Куркин раскричался, затопал ногами:
— Всю тундру мне провонял, — кричал он. — Бензин твой услышит песец, в капкан не пойдет… Теперь капканы надо в другое место переносить…
Собачьи упряжки и вездеходы на Таймыре взаимно дополняли друг друга. Вездеходы поднимают до полутора тонн груза; в крытом балагане на кузове можно расположить и лабораторию, и кухню, и мастерскую. Зато нарты удобнее для разведок в глубь тундры.
… Он раскопал мох, лежавший под снегом.
Обычно в дальних походах колонну вездеходов сопровождало несколько собачьих упряжек, подобно юрким посыльным судам при флотилии тяжелых кораблей. Куркин при этом из самолюбия старался держаться всегда на полкорпуса впереди вездехода.
Тынты был незаменим как проводник. Он прекрасно ориентировался в однообразной, плоской тундре, угадывая дорогу по совершенно неприметным для других признакам. Однажды при мне он раскопал хореем мох, лежавший под снегом, внимательно рассмотрел его, потом сказал удовлетворенно: «Знаю эту землю. Был здесь летом» — и вывел вездеходы к морю.
— Ты таймырский Кожаный Чулок, — сказал я ему вечером. Мы сидели в его комнате и перевязывали собакам лапы, израненные о фирновый лед, — часть пути пришлось идти проливом. Куркин поднял голову и вынул трубку изо рта. Я описал ему подвиги Кожаного Чулка.
— Нет, — вздохнул он, — я плохой следопыт, знаешь. Под землей глубоко не вижу. Другие видят лучше…
И он рассказал историю каменного меридиана.
В бытность свою на Новой Земле случилось Куркину сопровождать геолога зимовки в поездке в горы. Поездка оказалась несчастливой. Геолог упал, сломал ногу, Куркину пришлось тащить его на себе. На полпути налетела пурга. Отсиживаться было некогда, пробиваться наугад тоже не имело смысла — геолога при падении угораздило разбить компас.
Как определить, где север, где юг, когда вокруг только белая муть?
— Копай землю, Куркин, — сказал тогда геолог. Куркин всмотрелся в него. Не бредит ли он? Геолог повторил приказание.
Вдвоем они принялись быстро копать землю и дошли до коренных скальных пород. Геологу достаточно было увидеть, как залегают горные пласты, чтобы определить свое местоположение. Ведь Новая Земля представляет собой горный кряж, вытянутый по длине с севера на юг и почти совпадающий с направлением меридиана. А с направлением горного кряжа совпадало и простирание горных пород…
— Это следопыт, — сказал Куркин, — а я что? Я охотник.
…За долгую зиму-ночь мы исходили с Куркиным много километров по берегу, побывали в бухте, где отстаивалась «Вега» Норденшельда, ночевали в домике, построенном спутниками Амундсена.
Сполохи играли на северо-восточной стороне неба. Складки северного сияния колыхались, будто их раздувал едва заметный ветер. Что там, за этим радужным занавесом, — ворота в сказку или все такой же пустынный безбрежный лед?
Я подолгу простаивал так, опершись на ружье и неотрывно всматриваясь в даль. По ту сторону пролива, в каких-нибудь тридцати пяти милях к северу, начиналась Северная Земля. С мыса Челюскин ее видно только в очень ясную погоду, обычно горы ее задернуты непроницаемой пеленой.
Мысль о Северной Земле с тех пор, как я узнал историю ее открытия, неизменно поддерживала и ободряла меня.
Если уж этот огромный гористый архипелаг, расположенный совсем рядом с материком, открыли так поздно, то что ж удивительного, что не открыта еще Земля Санникова?
Минуло двести лет с тех пор, как штурман Семен Челюскин, участник экспедиции лейтенанта Прончищева, добрался на собаках к мысу, названному впоследствии его именем. Семен Челюскин долго стоял, держа у глаз подзорную трубу и вглядываясь в неспокойное море. Даль затянута была туманом. Туман, туман, — хоть режь его ножом!
В 1878 году Норденшельд подошел к мысу с запада, морем. Туман был таким густым, что моряки, стоявшие на носу, не видели кормы своего судна. «Вега» и «Лена» перекликались гудками, чтобы не наскочить друг на друга. Впереди были льды. Норденшельд стал на зимовку.
На следующее лето, в такой же туман, он обогнул Таймыр и поплыл дальше на восток, не догадываясь, что был всего в нескольких десятках миль от неизвестного архипелага.
В клочьях тумана вырисовывались контуры земли.