Земля Савчука. Затерянные миры. Том IX.
Шрифт:
Я молчал, любуясь его счастливым волнением. По-видимому, он истолковал мое молчание иначе, смущенно покашлял, прошелся по комнате и, остановившись подле моей кровати, с неуклюжей заботливостью поправил сбившиеся подушки.
— Как же ты, дружище (он сказал это совсем тихо), сам-то как прозевал разгадку… Был, можно сказать, на пороге, шаг бы еще, и — вот она, наша Зеленая страна!.. А не угадал, не сделал этого шага…
Он зажег электричество. Присев на край кровати, расправил на одеяле карту Таймыра.
— Взгляни на эту часть тундры, — тон его был уже сух и деловит. —
3
Лайда в условиях Таймырского полуострова представляет собой ложбины с водой.
Красным карандашом Андрей обвел кружок в том месте, где озеро заливом вдавалось в горы.
— Наша экспедиция двинулась отсюда, — продолжал он, рисуя толстые стрелки, направленные острием на север, — от Большого Камня, точнее, края леса, где проходит Хатангский тракт, соединяющий Дудинку с Хатангой, и тянется почти по самой «опушке» цепь станов-зимовий. Тут живут эвенки и долгане (саха). Нганасане называют их «лесными людьми». Из этого можно заключить, что сами нганасане расположились еще севернее. Наш этнограф назвал их пышно — аванпост человечества на Крайнем Севере. До революции их называли иначе — самоеды, самоядь. Зимуют они на границе леса и тундры, летовать уходят в такую тундровую глушь, куда не рискнет забраться ни один эвенк. Ну, у нас и возник план: проникнуть в глубь Таймыра с их кочевьем.
— Умно придумано.
— Слушай дальше. Еще в Дудинке порекомендовали мне переводчика. Знаменитый охотник, следопыт, долго жил среди русских, зимовал на Новой Земле, на Челюскине. Меня поразила его наружность: прямой нос, тонкие губы, настоящий индеец. Потом оказалось, что это обычный тип нганасанина.
— Старик?
— Да. Но кряжистый. В ходьбе и беге неутомим.
— Не переносит запах бензина? Ворчит: тундру провоняли бензином?
— Точно.
— Тынты Куркин?
— Он.
— Старый знакомый, — засмеялся я, — вместе зимовали на Челюскине. Потянуло, значит, на лето в родную тундру. А я думал, тундра всюду тундра.
— Для нас с тобой… Но погоди-ка. Острова ископаемого льда открыты были в сентябре? Значит, «Нерпа» лавировала еще во льдах, а мы с Куркиным уже распрягали оленей в ущелье, где на следующий год появилась Зеленая Страна…
И следя за карандашом Андрея, медленно прочерчивавшим зигзагообразную линию на карте, я представил себе ожидание в зимовье и затем путь к далеким горам на севере.
…Западные и юго-западные ветры во второй половине мая приносят в тундру долгожданную весну. Дождь идет попеременно со снегом. Все заволакивает сырая мгла.
Народ нга начинает тогда готовиться к летнему кочевью.
А ветры дуют все сильнее. Темный полог туч раздернулся, показалось солнце. Озера и лужи, до того свинцовые, мрачные, вдруг получили праздничный блеск. Редкий лес, — сквозь него просвечивала тундра вдали, — одевшись листвой, сразу стал казаться гуще.
И вот Андрей дает сигнал к отправлению экспедиции. Длиннейшая вереница санок и нарт, запряженных оленями, потянулась на север. Полоса редколесья осталась за спиной. Впереди кирпично-красная гладь тундры и множество маленьких озер.
Весна! Весна! Нигде не радуются так теплу и свету, как на Крайнем Севере. Народ нга, насчитывающий всего 500–700 человек, не видящий солнца по много месяцев, именует себя гордо «детьми солнца». Это наивно и трогательно.
Солнечные лучи, по верованиям нганасан, — это нити, с помощью которых солнце вытягивает растения наверх, из земли. Понятно, это нелегко — земля так тверда — и это не всегда хорошо удается. В нганасанском Олимпе поэтому одно из самых последних мест отведено хозяину растений, одинокому убогому старику, который ютится в непосредственном соседстве с оледенелым царством мертвых.
Все дальше на север продвигалась экспедиция вместе с кочующим народом нга.
Наступило лето. Ночи стали совсем короткими. Они прозрачно-светлы, похожи скорее на сумерки или рассвет, чем на ночь, и продолжаются не более двух часов. Притихшая тундра кажется зачарованной в эти часы.
В июле в тундре появились первые цветы. Нежных оттенков, как бы прикрытые фатой, они сплошным ковром устилают землю. Ботаник экспедиции заинтересовался их названиями. Оказалось, что на языке нга для них нет названий.
И ни деревца, ни куста впереди. Лиственница — единственное дерево, известное нганасанам, осталось далеко позади на юге. Впереди только равнинная гладь тундры, над которой колеблется розоватый туман, — «тундра дышит», как говорит Тынты Куркин.
Для остальных нганасан неясно еще, зачем столько русских едет к Бырранге, но Куркин, бывалый человек, хорошо понял, что именно интересует экспедицию.
На одном из перегонов Тынты остановил головные санки, на которых ехал вместе с Андреем. Прислушался.
— Олени бегут, — сказал он.
Но как ни напрягал Андрей зрение, он не видел ничего. Тундра вокруг была пустынна.
— Закрой глаза, слушай, — сказал Тынты.
Вскоре до Андрея донесся далекий топот.
— Тихо у нас, — с удовольствием сказал Тынты, — слышно очень хорошо… Подожди-ка, начальник. Считай: один, два, три… О, много оленей бежит. И в упряжке есть, и табуном бегут. Это, верно аргиш (олений обоз) из того зимовья, где старый Люрюлюё живет.
Действительно, на следующем перегоне их догнали нганасане.