Земля — Сортировочная (сборник)
Шрифт:
Навк оттолкнул Дождилику от черной змеи, извивающейся по полу. Пучок змей полз в дыру от мачты в своде потолка, толстые языки влезали в иллюминаторы. Только красное свечение цветка Вольтана озаряло рубку, которую громил Мамбет. Смялась в ком Навигационная Машина Гандамаги, рухнул клавишный пульт, вскрикнув всеми струнами. Парусник погибал. Из его трюма донесся стон и хруст ломающихся костей.
Навк обнял Дождилику и прижал ее к себе, стоя посреди рубки на последнем островке. Когда черное щупальце, как кобра, угрюмо полезло на него, он поднял руку и без сожаления разбил о его рыльце чудесный цветок Вольтана.
Алая вспышка окатила пространство, озарила треснувшие
Врагом этим был огонь. Он выскочил из разбитого цветка Вольтана, и теперь несколько щупалец Мамбета горели, как бенгальские свечи. Искры били во все стороны. Сатар крутился, пытаясь загасить, сбить пламя, но от этого только новые и новые костры загорались на его теле. И вдруг он разом вспыхнул весь. В ореоле изумительного блеска, в костре своего пожарища он впервые воочию предстал перед Галактикой, чьим незримым тираном был столько тысяч лет. В ярком пекле поражения он оказался в своей истинной ипостаси — гнусным червем, скорпионом, который в костре, изгибаясь, жалит себя в хвост, ядовитой медузой, рассеченной форштевнем корабля.
Дождилика прикрыла глаза руками, а Навк сощурился. Они не отрывали взгляда от зрелища страшной агонии Мамбета. Держась за руки, они парили в пустоте, как ангелы, как человеческие души в эфире за хрустальными сферами небес. Когда рубиновые угли, остывая и рассыпаясь золою, поплыли среди обломков Парусника, в вечном круговороте одухотворенной материи во вселенной смешивая прах врагов, Навк понял, что кончается история и начинается будущее.
Мамбеты и Корабли уплывают вниз по течению реки времени, и за толщей полупрозрачных веков меркнут соединившиеся за гранью бытия силуэты былых владык — Зодчих, Всадников, Пахарей, Воителей, Хозяев, Монахов: Протиснувшись сквозь узкое горнило настоящего, в безвозвратное прошлое погружаются невзгоды и победы, любовь и ненависть, горе и радость только что завершившегося мира, и дальше уже надо жить иначе. Бег времен неумолим, бесконечность метет дорогу, с каждым взмахом унося что–то дорогое и невосполнимое, и оставляет на камнях памяти лишь светящийся песок. Вот уже лучший корабль Галактики отправился в вечный полет за своим Корабельщиком, а на осыпающемся обрыве берега вслед ему смотрят его капитаны.
Прибой веков крушит берег, отслаивая целые пласты, точит утесы памяти, и всегда надо отступать, отступать, отступать от кромки обрыва, чтобы не упасть на дно забвения раньше своего срока. А гул прибоя ритмичен, могуч и печален, как шум крови в голове, как бой часов. Часы бьют, часы Галактики бьют полночь мироздания, и вслед за тьмою идет небывало ясный день, и он обязательно будет полон неисповедимого счастья.
— Не плачь, — сказал Навк Дождилике. — Парусник полетел своей дорогой: Мы уже в новой эпохе, не плачь, Дождилика: Смотри, нам остался другой корабль: — И он, протянув руку, показал ей на сияющую галактику Млечный Путь, которая, словно корабль, выплывала из облаков.
Эпилог. КАЛАНХОЕ
Равнина была бескрайней и пустынной. Желто–зеленая, выгоревшая трава покрывала ее до горизонта. Изредка налетал ветер и гнал по травяному ковру полосы серебристого
Темная точка проклюнулась на голубом небосводе, и над безмятежными пространствами поползло басовитое шмелиное гудение. Точка приближалась, превращаясь из оптической абстракции в нечто объемное. Темная ниточка вилась вслед за ней, распушаясь на хвосте. И вот наконец стало ясно, что низко над лугом несется космический катер малого тоннажа в полном боевом оснащении.
Он вырос почти моментально. Грохочущая закопченная машина мчалась над степью, оставляя за собой грязный инверсионный след. Невидимая рука расшвыривала травы, воздух ревел и бурлил, летя вслед катеру ураганным колесом. Катер был явно поврежден — корпус в черных шелушащихся пятнах, в пробоинах, с дырами выбитых иллюминаторов, торчали пеньки и остовы срезанных и спаленных антенн аут–связи, из–под заглушек двигательного блока валил дым, в бортовых генераторах, едва различимых сквозь обросшие сажей решетки охладительной системы, безостановочно стреляли голубые разряды. Одна турбина не работала, другая била длинной струей огня, то и дело прерывающейся и визжащей. Габаритные огни на кончиках коротких толстых крыльев и на верхушке длинного хвоста не горели. Ствол лучебоя был задран вверх в знак полного опустошения батарей.
Катер — один за другим — выбросил три тормозных парашюта, которые лопнули, словно хлопушки, разбросав стаи цветастых лоскутьев. Носовые сопла катера работали в полную мощь. Промчавшись над равниной несколько километров, катер вдруг переложил рули, соскользнул на грунт, поехал на днище, как на полозе, и, замерев, врезался в землю, швырнув в небо комья и какие–то обломки. Почти сразу же спекшийся фонарь пилотской кабины треснул. Подняв над собою крышку, пилот вылез на корпус. Был он совершенно закопчен. Сделав несколько шагов в пламени, которое побежало по корпусу и задранному вверх крылу, пилот тяжело спрыгнул в траву и хромающей трусцой устремился прочь от горящей машины.
Он деловито, точно на марафоне, бежал минуты полторы, а потом в корме катера бабахнуло раз, другой, и раздался настоящий взрыв — с иглами огня, брызнувшими из всех щелей, с фонтаном искореженных железяк и ленивой черной тучей, которая важно выбралась из вскрытых недр двигательного отсека и повисла над ним клубящимся бесформенным комом.
От толчка горячего воздуха в спину пилот споткнулся, но не упал. Он перешел на шаг, оглянулся на погибший катер и направился к девушке, которая с букетом невзрачных диких цветов стояла посреди луга, изумленно взирая на сцену драматического финиша.
Пилот стащил с головы шлем и оказался совсем молодым пареньком, чумазым и улыбающимся до ушей.
— Ловко? — спросил он у девушки, заговорщически подмигивая ей и кивая на дымящиеся развалины. — Едва успел!
Девушка молчала.
— Еще немного, и накрылся бы, — добавил пилот, разглядывая ее.
Она была в грубом сером комбинезоне, перехваченном на талии широким ремнем.
Широко расстегнутый ворот открывал загорелые ключицы. Лицо девушки — задорное и одновременно какое–то печальное — не было испуганным, что очень ободрило молодого аса. В губах девушки была соломинка. Серые, неуловимо раскосые глаза были сощурены, отчего казались почти черными. Огромная шапка золотых кудрей, растрепанная горячим ветром взрыва, сама собою словно светилась под солнцем.