Земля-Сортировочная
Шрифт:
Я похолодел, представив над станцией ядерный гриб в десять раз выше старой водонапорной башни.
– Слушай, Борька, – взволнованно сказал я, – надо этих грабителей мильтонам сдать, потому что знаешь, что будет, если бомбу скинут?..
– Что? – испуганно спросил Барбарис и замолк.
– Всем ерепена крача, – горько подтвердил я.
– А если в Пантюхи овраг залезть, то, наверное, можно спастись от радиации… – предположил Барбарис.
– Ага, очень можно, – недоверчиво хмыкнул я.
– Можно! – горячо заявил Барбарис. –
– Очень противогазы, – хохотнул я. – В них, во-первых, потеешь, а в поте и будут все консервогенные вещества, а во-вторых, в них же в глазах стекла, и во время вспышки враз ослепнешь!.. А вообще, – добавил я, – спастись можно будет только в старых карьерах, потому что там песку много. Но, самое главное, надо при взрыве крепко-крепко зажмуриться, а потом провеять всю одежду от радиации.
– И трусы?.. – опешил Барбарис.
– И трусы, – жестко подтвердил я.
– А девки?.. Они тоже?..
Но договорить мы не успели.
Впереди показался кирпичный пакгауз и ограда из железных листов. Мы пролезли в парализованную дверку и через крапиву выбрались на насыпь. Вдоль задней стороны деревянного перрона мы пошли к паровозной стоянке. Под перроном валялись ящики, обломки кирпичей, газеты, бутылки и башмаки. Впереди показались ворота, которые охранял космический шпион дядя Дмитрий Карасев.
Вообще-то он охранял тупики, где стояло обширное вагонное хозяйство. О нем все забыли, но все равно берегли. Тут стояли, сейчас припомню, два паровоза, дрезины, платформы, цистерны, еще чего-то, короче, не помню, дофига всего. Этот тупик был обнесен забором с колючей проволокой наверху, а дядя Карасев охранял ворота.
Ворота были замечательные, железные, побитые, как рыцарский щит. На них был написан отрывок какого-то грозного слова: «…тужай!». Под ворота убегали ржавые рельсы, а дальше уже расплетались целым веером. Над воротами торчала будка с выбитыми стеклами. Карасев должен был сидеть там, но чаще он, совсем пьяный, лежал за будкой на панцирной сетке, сквозь которую проросла трава.
– Скажешь Карасеву, что тебя дядя Толя прислал, – наказал я Барбарису, поднял с земли специальный болт и загрохотал по створкам.
Через некоторое время я услышал хруст шагов, а потом скрежет засова. Карасев со скрипом приоткрыл створку и высунул лохматую голову в репьях.
– Борька? Вовка? – спросил он, увидев нас. – Вам чего?
– Батя прислал… – фальшиво залопотал Барбарис, протягивая ведро. – Просил, как обычно…
– Заходи! – заметно приободрился Карасев.
Заперев ворота, он перехватил ведро и свистнул своего пса Байконура, у которого были желтые, спившиеся глаза.
Мы пошагали по тропинке вдоль забора. Кругом рос чертополох и стояли вагоны. В пустое синее небо скучно торчали ободранные семафоры. Байконур молча брел за нами в высоченной траве, как подводная лодка.
– Дядь Мить, – окликнул я Карасева, – вас еще не выследили шпионы диктатора?
– Не, Вовка, – сказал
Мы вышли к свалке металлолома. Все здесь проржавело до дыр. Сбоку аккуратно стояла летающая тарелка дяди Карасева, очень напоминающая трактор «Беларусь», но без колес.
– Дядь Мить, – опять спросил я, – а вы правда на ней из созвездия Геркулеса прилетели?
– Правда, пацаны, – серьезно ответил Карасев, откинул кожух и высыпал картошку в специальную дырку. – Хотя может, и из Козерога. Я еще плохо в вашем небе разбираюсь.
Он залез в кабину, протер рукавом мутные циферблаты и нажал на рычаг. Затарахтел мотор. Густой сивушный дух пополз во все стороны. Байконур со стоном зевнул и лег на засаленную землю.
– А почему ваша тарелка самогон гонит? – спросил Барбарис, не обладавший зачатками поэтического мышления.
– Он, пацаны, в еенном двигателе как смазочное масло, – пояснил Карасев, выколачивая из ведра земляные крошки. – Раньше-то, в Козероге, я не знал, что его пьют, а здесь узнал. Двигатель мне сейчас не нужен, а эту систему я эксплуатирую.
Он поставил ведро, достал шланг, купленный в прошлом году у артельщика Полубесова за литр сивухи, и опустил его в ведро. Потом подкрутил вентиль-барашек и присел на ящик. Мы с Барбарисом тоже сели.
– А Байконур пьет? – спросил я.
– Все пьют, – ответил Карасев. – Подрастешь, и ты будешь. Одиноко мне, пацаны, вот я Байконура и приучил.
– А как же друзья?.. – я забросил удочку насчет Меркина.
– Стараюсь в одиночку, – ответил Карасев. – Боюсь шпионов.
– Так вообще не пейте, – сказал Барбарис.
– Молодой ты еще, Борька, – грустно произнес Карасев. – Жизни не понимаешь. Для меня, может, это идейный принцип.
– Какой еще принцип?.. – буркнул Барбарис и качнулся.
Я тоже почувствовал, что все поплыло – кабина трактора собралась взлететь в созвездие Козерога, застенчиво засветившееся на небе, у Карасева неудержимо отрастали перепончатые уши и глаза вылазили на стебельках, а Байконур парил в невесомости все в той же лежачей позе.
– Такой принцип! – задиристо крикнул Карасев. – Я знаешь, кем раньше был? Знаешь?! Я лайнер-лейтенантом был, и орденов у меня висело, как у… как у… – он потряс свой ватник за грудь, – как у Гагарина!.. Я профессиональный разведчик был и повстанцев выслеживал!..
В ведро из шланга потекла тоненькая струйка.
– Выследил?.. – спросил я, плавая в сивушном тумане и уже плохо ворочая языком.
– Пацаны во мои милые, глупые!.. – Карасев обнял нас и попытался заплакать. – Да ведь их хрен выследишь!.. Они вот где-то здесь замаскировались, а где, ерепена крача, непонятно никому!..
Я с трудом припомнил, зачем сюда приперся.
Карасев дрожащими руками приподнял ведро и хлебнул через край, а потом немного плеснул в миску Байконура.
Барбарис спекся и задремал, подперев кулаком щеку и поставив локоть на колено.