Земля
Шрифт:
— Смотри, какие они все толстые — эти южане, и какая у них белая и жирная кожа! Должно быть, они едят свинину каждый день.
Но никто из прохожих не смотрел на Ван-Луна и его семью.
Люди сновали взад и вперед по мощенным булыжником улицам города, деловитые и озабоченные, и не смотрели по сторонам на нищих. Время от времени с топотом проходил мимо караван ослов, осторожно ступавших по камням маленькими копытами; ослы были нагружены корзинами с кирпичом для построек и большими мешками зерна, перекинутыми через их мерно покачивающиеся спины. За каждым караваном на осле ехал погонщик с длинным бичом и со страшным шумом хлопал им по воздуху и громко кричал.
Ван-Лун рассердился, когда это случилось два или три раза, и пошел посмотреть, где можно поставить шалаш. Позади них к стене уже прилепились другие шалаши, но что было за стеной, никто не знал, и узнать об этом не было никакой возможности. Она растянулась на большое пространство — длинная, серая и очень высокая, и к ее основанию прилепились маленькие шалаши из цыновок, словно блохи к собачьей спине. Ван-Лун посмотрел на шалаши и начал прилаживать свои цыновки, но они были жесткие и неудобные, сплетенные из расщепленного тростника, и он уже приходил в отчаяние, когда О-Лан неожиданно сказала:
— Это я умею делать. Я это помню с детства.
И, положив девочку на землю, она взялась за цыновки, растянула их и сделала шалаш с круглой крышей и стенами, доходящими до земли, достаточно высокий, чтобы взрослый человек мог сидеть под ним, не задевая крыши. А на края цыновок она положила валявшиеся кругом кирпичи и послала мальчиков набрать еще кирпичей. Когда шалаш был готов, они влезли внутрь и одной циновкой, которую оставила О-Лан, покрыли пол и сели на нее, чувствуя себя под кровом.
Они сидели так и смотрели друг на друга, и им казалось невероятным, что за день до того они бросили свой дом и землю и теперь находятся за сотню миль от них. Это было такое большое расстояние, что итти сюда пешком понадобилось бы не одну неделю, и они могли бы умереть по дороге. Потом они прониклись чувством уверенности в изобилии этой богатой земли, где не видно было голодных, и когда Ван-Лун сказал: «Пойдемте искать общественную кухню», то все встали почти с радостью, а мальчики на ходу колотили палочками о чашки, потому что знали, что вскоре в них положат еду. Они скоро поняли, почему шалаши были построены у этой длинной стены: недалеко от ее северного конца они увидели улицу, по которой шло много людей с пустыми чашками, ведрами и жестянками, и все они шли в кухню для бедных, которая была в конце улицы.
Ван-Лун и его семья смешались с этой толпой и вместе с ней подошли наконец к двум большим баракам, стены которых были сделаны из цыновок, и все столпились в открытом конце одного из них. В глубине каждого строения были глиняные печи, но такие большие, каких не приходилось видеть Ван-Луну, а на них стояли громадные котлы, в которых мог поместиться маленький пруд; и когда подняли большие деревянные крышки, от кипящих котлов поднялись клубы аппетитного пара, и стало видно, что в них варится белый рис. Почуяв запах риса, все бросились вперед, образовалась давка, сердито кричали матери в страхе, что их детей раздавят, грудные дети плакали, и тогда люди, которые снимали крышку с котла, громко крикнули:
— Успокойтесь! Здесь хватит на всех, подходите по очереди!
Но ничто не могло остановить толпу голодных людей: они рвались вперед, как звери, до тех пор, пока все не были накормлены. Ван-Лун, стиснутый посредине, с трудом держался за отца и двоих сыновей, и когда его подтолкнули к большому котлу, он подставил чашку, и после того как ее наполнили, он бросил на стол монету. Все, что он мог сделать, — это держаться крепко, чтобы его не свалили, покуда каждый из семьи не получит своей порции. Они снова вышли на улицу и стоя ели рис, и когда Ван-Лун наелся досыта и на дне чашки осталось еще немного, он сказал:
— Я возьму это домой и съем вечером.
Рядом стоял человек, который был чем-то вроде сторожа при кухне, потому что на нем была особая, синяя с красным, одежда, и он сказал строго:
— Нет, унести с собой ты ничего не можешь, кроме того, что в брюхе.
Ван-Лун удивился и сказал:
— А если я заплатил деньги, не все ли тебе равно, как я это унесу — в себе или с собой?
Тогда человек сказал:
— Нужно выполнять это правило, потому что есть жадные люди: они покупают рис, который дают бедным, — ведь на один грош нельзя накормить человека так, как здесь, — и уносят рис домой и кормят им свиней вместо помоев. А рис нужен людям, а не свиньям.
Ван-Лун слушал в изумлении и воскликнул:
— Бывают же такие жадные люди! — А потом добавил: — Но почему же дают рис беднякам, и кто это делает?
Сторож ответил:
— Богатые и знатные люди в городе делают это. Некоторые хотят совершить этим доброе дело для будущего, чтобы спасение чужой жизни зачлось им на небесах, а другие делают это для того, чтобы завоевать себе добрую славу.
— И все же это хорошее дело, — сказал Ван-Лун. — Некоторые, должно быть, делают это от доброго сердца. — И, видя, что сторож ему не отвечает, он добавил себе в оправдание: — По крайней мере хоть немногие из них?
Но сторожу надоело разговаривать с ним, он повернулся спиной и начал лениво насвистывать что-то сквозь зубы. Дети потянули Ван-Луна за полу, и он повел их обратно к шалашу, построенному ими. Там они улеглись и проспали до утра, потому что в первый раз за всю осень они поели досыта, и от полноты желудка их клонило ко сну. На следующее утро нужно было достать еще денег, потому что они истратили последнюю монету на утренний рис. Ван-Лун посмотрел на О-Лан, не зная, что же ему делать. Но он смотрел на нее уже не с тем отчаянием, как на своих пустых и бесплодных полях. Здесь по улицам сновали взад и вперед сытые люди, на рынках были мясо и овощи, в лоханках плавала рыба, и здесь, конечно, человеку с семьей можно было прокормиться и не умереть с голоду. Не то, что у них на родине, где даже на серебро нельзя было купить еды, потому что ее не было. И О-Лан ответила ему уверенно, словно она прожила здесь всю жизнь:
— Я с детьми могу просить милостыню, и старик тоже. Может быть, его седые волосы смягчат тех, кто не подаст ничего мне.
И она подозвала к себе мальчиков, которые по-детски забыли обо всем, кроме того, что они снова сыты и приехали в новое место, побежали на улицу и стояли там, глазея по сторонам, и сказала им:
— Возьмите чашки и держите их вот так, и кричите вот так…
Она взяла в руки пустую чашку, протянула ее перед собой и начала жалобно причитать:
— Сжалься, господин, сжалься, добрая госпожа! Пожалей несчастных, это зачтется тебе на небесах! Подай монетку, маленькую медную монетку, которой тебе не жаль, накорми голодного ребенка.