Землячки 4. Сульма
Шрифт:
– Не знаю, как мне теперь быть...
– Квартира-то хоть на тебе?
– Только одни стены у меня и остались. На мне квартира.
– А машина?
– На нём была.
– Замки смени обязательно, а то вдруг снова заявится.
– Не заявится, - высказала предположение другая.
– Откуда знать, что у него на уме.
– Замки новые не помогут, если он надумает войти. Надо двери железные ставить, фирма здесь у нас открылась, красивые крепкие двери ставят.
– Где?
– На улице Горького.
– Даже не знаю...
– Поставишь новые двери, и не перейдёт он твой порог никогда, и сама быстрей успокоишься. И из сердца его выкинь. Забудь его. Нет его.
– Так жалко. Хорошо ведь
– Нет. Не совсем, видно, хорошо, раз такой конец. Не по-мужски он поступил.
– Я до сих пор не могу поверить, что он это всё сам придумал. Может его кто с толку сбил?
– Конечно. Бабёнка какая-нибудь. А откуда он родом?
– Из Башкирии.
– Ты была там у него когда-нибудь?
– Нет.
– А он ездил туда?
– Да, весной этой.
– Значит, не нужна ты ему там, пойми это, раз со своими родными тебя за три года не познакомил даже.
– Не вздумай даже покупать что-нибудь в квартиру, пока двери не поставишь крепкие, а то уедешь в следующий раз -- опять можешь в пустую квартиру вернуться.
– Что-то мне, девочки, даже страшно стало...
– Вот, слёзы-то твои, наконец, высохли. Не будь дурочкой, послушай наших советов.
Она решила не покупать себе кровать.
– Зачем она мне? Полкомнаты двухместная занимала. Перебьюсь месяцок на стареньком кресле, а потом куплю гостиный гарнитур лёгонький -- диван раздвижной, два кресла, столик, достаточно будет, и свободного места много будет. Хорошо бы, пока пусто, обои новые поклеить. Да, и двери я поставлю новые, в понедельник же схожу, всё разузнаю.
И чтобы время чем-то занять, поужинав, начала обдирать старые обои, вынесла всё на мусорку, потом горячей водой вперемежку со слезами промыла стены, вымыла пол, и уснула замертво.
Собираясь в очередной раз в поездку за товаром, осмотрела своё жилище. Комната ей нравилась, и потолок хорошо пробелился, и гарнитур на свежепокрашенном полу отлично смотрелся, и обои свежие, и окно выкрашено. Вот только шторок пока не было, зато двери металлические с крепкими замками, надёжные, ни у кого ещё из соседей таких не было. Она спокойно вышла из подъезда. Такси уже ждало. На этот раз они втроём ехали за тряпками к китайской границе, где уже бывали не раз, туда -- самолётом, обратно -- поездом.
х х х
Колёса стыки рельс пересчитывают, девчонки спят в купе закрытом, а она безразличным взглядом смотрит в окно. За окном дождь вторые сутки. На сердце тяжело. Холода скоро начнутся, на рынке опять от мороза трястись долгие месяцы.
– И в трудовой у меня два года записи нет... И зимней одежды нет... Обманутая... Легковерная... Слабая... Два месяца прошло... Он уже никогда не вернётся...
Пух. Белый-белый. Лёгкий-лёгкий. Им заполнена вся маленькая комнатка, в которой едва помещалась её кровать. После первых холодов родители убирали гусей на мясо, которого хватало на всю зиму. Она помогала маме ощипывать пух с жирных тушек, складывая в пакеты, но он всё равно разлетался во все стороны, оседал на полу, на полках, на окнах, на кастрюльках. В какой бы уголок она ни заглянула -- пух был повсюду. Ходили осторожно, не дыша, до самой ночи, собирая его слегка смоченными руками. А пакеты складывали в её комнатку, так как в двух других комнатах и в кухне дверей не было, и малюсенькое дуновение воздуха при открытии входных дверей приводило бы невесомую белую массу в движение.
Это было каждую осень её детства, когда заканчивалась первая четверть. И каждую осень целую неделю школьных каникул они всей семьёй занимались этим пушистым делом. А позднее мама раскладывала его по заранее подготовленным наволочкам, прошивала на машинке открытые стороны, а чтобы удобнее было, просила её поддерживать очередную наполненную подушку. Чистые готовые подушки тоже складывали в её комнатке. Они были и большущие, и средние, и маленькие, даже совсем малюсенькие. И только когда все подушки были готовы, мама делала приборку во всём доме, и только тогда разрешала отцу баловаться с дочерью. Она помнит, как отец подбрасывал её на руках высоко к потолку, иногда не ловил, и она попадала на кровать, на массу пуховых подушек, утопала в них, разметав свои длинные чёрные волосы. Всё детство её прошло в этом пушистом раю.
Мама была красавицей. Работала продавцом в единственном в деревне магазине. Отец был весёлым, но маленьким, на целую голову ниже мамы. Она была поздним ребёнком, на девять лет младше Асии, та уже заканчивала школу, когда она пошла в первый класс, а старшие давно разъехались по стране, имели свои семьи, но приезжали часто и, как правило, уезжали все с пуховыми подушками, иногда загружая ими свои легковушки полностью. Остальные увозили тётки в район, в Свердловск, где продавали.
Дом стоял в низинке на берегу речки Баяк, так же называлась и деревня. Из окна её комнатки был виден только пригорок, по которому проходила в три ряда лесополоса из белоствольных берёз. Каждое утро она первым делом устремляла взор именно туда, узнать, солнечным ли будет день. Если солнце освещало его левую сторону, она бежала туда, на любимое местечко, посидеть в солнечных лучах на сооружённой кем-то добротной беседке, полюбоваться водным простором широкого залива, полукругом омывающего этот край деревни. Речка как бы раздваивалась, образуя в центре островок, но он был болотистый, только стаи птиц кружили над ним. Сзади высокий холм защищал от утреннего ветерка. А если чуть подняться по тропинке -- открывался изумительный вид на безбрежную ширину полей в округе, чётко разделённых лесополосами на квадраты, на ромбы, на параллелограммы. Одни чёрные -- только что перепаханные, другие серые -- только что скошенные, третьи рыжие -- подсолнечник, четвёртые зелёные всех оттенков. Эта цветная математика тоже сопровождала её всё детство.
Вся эта прелесть омрачалась только любым, даже небольшим, дождичком -- приходилось надевать резиновые сапоги до колена, так как дороги превращались в жидкий чернозём, иногда выше сапогов, иногда сапоги засасывало в него так, что невозможно было руками вытащить, а в длительную непогоду -- и говорить нечего. В зимние морозные месяцы в окно ничего не было видно, так как оно покрывалось толстым слоем запотевшего льда, даже днём в её комнатке было всегда сумрачно.
Мама всю жизнь половики ткала, и Сульма, конечно, освоила и это занятие. Отец, ещё когда она не ходила в школу, сделал ей свой собственный ткацкий станочек, небольшой совсем, на ширину полотна в тридцать пять сантиметров, но она пользовалась им даже учась в старших классах школы, приспособив для изготовления шарфов, когда появилась пряжа из мохера, которые продавала потом всем желающим.
Отца схоронили, когда она училась в восьмом классе. Летом они вдвоём уехали в Казахстан к маминой сестре, где мама сразу вышла замуж, а она окончила школу. Дом в деревне остался Асие, которая тоже вышла замуж, мужем оказался человек на голову ниже сестры, у них с Рашитом уже родился сын Марат, когда они приехали из Красноуфимска.
Под монотонный стук колёс приходили воспоминания. Отец всю жизнь работал на железной дороге, на переезде, километрах в тридцати от районного Красноуфимска, можно сказать, что он жил там. Около его будочки был огородик, за которым бежал ручеёк, через него была перекинута дощечка. Сердце улыбнулось много раз виденной картинке -- большой белый с рыжими и чёрными пятнами кот Хасик каждое утро сидел на этой дощечке над водой и время от времени когтистой лапой выхватывал из потока мелкую рыбёшку, тут же с неимоверным хрустом съедал её и нацеливался на следующую. А потом шёл следом на другую сторону ручья, где она лакомилась ягодами смородины, малины.