Земляки
Шрифт:
— И где здесь воды свяченой возьмешь? — волнуется бабка Леония, с тревогой посматривая на искривленное болью лицо невестки.
— Казик, да ешь ты сам, — слабым голосом просит Марыня, видя, как муж скармливает драгоценный хлеб кобыле.
— Нельзя ей силу терять, работа ждет…
— Ой, человек, человек! И зачем ты на свет уродился, ежели он велик для тебя не в меру! — Бабка с ужасом смотрит на озаренные солнцем огромные пространства земли. — Надо мне было на той земле оставаться, и зачем я только Кацпера бросила одного в могиле
— Для нас и так тут самый доподлинный рай, поскольку Каргуль окаянный за межой маячить не будет. Уж, считай, через одно это для нас война выигранная! — убежденно говорит Казимеж.
Ему хочется чем-нибудь утешить семью, но для Марыни сейчас самое главное — не родить в этой теплушке: ну что это — ни дом, ни конюшня, хоть лошадь и жует над головой…
— Казик, да должен же конец этой езде быть! — восклицает она с отчаянной решимостью. — Пусть там земля наша будет, где тень от нас упадет!
Поезд вдруг резко тормозит. Казик вылезает из вагона и смотрит вдоль длиннющего состава, украшенного польскими национальными флагами и транспарантами, из которых явствует, кто и зачем в этом составе едет.
Кругом — трава по пояс, за ней — поле со всходами, ни дымка какого, ни лая собачьего… Казимеж идет в поле, берет в руки колос, растирает его на ладони.
— Наши тут! Наши есть! — слышен вдруг истошный крик Вити.
Воспользовавшись остановкой поезда, он забрался на крышу вагона, чтобы получше рассмотреть все вокруг. Казимеж бежит к нему, карабкается на крышу, смотрит туда, куда указывает Витя. Вдали пасутся три коровы.
— Да ты что? Это ж скотина обыкновенная! Где ж ты наших углядел? — ворчит разочарованный Казимеж.
— А я вам, тятя, говорю: тут нашинские есть! — упрямится Витя.
— Никак ты взбесился, Витя? — уже раздраженно бросает Казимеж и дергает сына за ухо.
— Да гляньте же, тятя! Видите пятнашку, вон ту, у которой полрога отломано?
— Ну, вижу, — равнодушно говорит Казимеж, глядя вперед из-под ладони. — Корова как корова.
— Да это же нашинская корова, тятенька! — Витя даже захлебнулся от восторга. — Таких нигде на свете нет, только в наших Кружевниках! Каргу-лева это скотина, Мучка ихова, с обломанным рогом, я же ее знаю! Здесь они, здесь Каргули, точно говорю! Здесь!!!
— Здесь? Этот бандит?!! — изумленно восклицает Казимеж. — Ну, тогда, знать, мы до своего места доехали! — Увидев, что состав начинает помаленьку двигаться, он изо всех сил кричит: — Стой! Сто-оо-й! Отцепляй вагон!
В пустой городок въезжает советский военный грузовик. На нем, доверху забив кузов пожитками, расположились Павляки. Рядом с машиной гарцует верхом на кобыле Витя. Грузовик переезжает лежащую на мостовой перину, и в воздух вздымается туча пуха.
Казимеж искоса поглядывает на огорченные лица жены и матери.
— Ну и чего это вы носы повесили, а? — весело спрашивает он. — Раз тут свои живут, так и нам здесь жить.
— Свои?!! — Бабка смотрит на невестку. — Каргуль — самый что ни на есть лютый враг наш!
— Враг… — Казимеж как бы думает над словами матери. — Враг-то он, конечно, враг. Но ведь он свой враг. Против этого уж никто ничего не окажет! Мой он враг! — с силой стучит кулаком в собственную грудь Казимеж. — Мой! Наш собственный! Нашею кровью вскормленный!
— Казик, неужто еще где-нибудь нельзя было? — робко спрашивает Марыня.
— Лю-юди добрые! Да где ж это видано — новых врагов искать, когда тут старые нашлись! Ну уж это не по-божески было бы! — всерьез злится Казик.
Грузовик продолжает ехать по пустым улочкам. Марыня полулежит на расставленной в кузове железной кровати. Бабка Леония сидит рядом, крепко прижимая к себе мешок с землей; Казимеж, точно капитан на мостике, стоит, опершись о крышу кабины, и вглядывается в даль. На подножках грузовика, держась за дверцы кабины, едут двое красноармейцев с автоматами на груди.
Одна за другой минует безлюдные улицы грузовик. Повсюду витрины магазинов закрыты жалюзями, а дома стоят с распахнутыми окнами, из которых свешиваются наспех смастеренные из чего попало белые флаги — знак капитуляции. На горке возле костела раскорячился подбитый танк. Отсюда открывается панорама окраины города: там все так же мертво, как и в центре, но над одним домом струится дымок.
Обернувшись к жене, Казимеж показывает ей на дымок.
Первым на цементированный двор влетает верхом на кобыле Витя, за ним медленно вползает грузовик. Направо от ворот расположен белый дом, прямо — прекрасный каменный сарай, налево — просторная конюшня.
Солдат, соскочив с подножки, оглядывается вокруг
— И что это ты, хозяин, такой маленький дом выбрал? — спрашивает он. — Смотри-ка, какие дома повсюду стоят! Выбирай любой, самый лучший!
— Мне лучший не надо, мне этот хорош, — отвечает Казимеж, а сам смотрит на дом по другую сторону забора — именно из его трубы и идет дым.
Посреди двора уже стоит кровать, валяются брошенные как попало лопаты, косы, серпы, топоры… Бабка Леония сидит в кухне на куче узлов, словно пути и конца не видно. Казик хочет взять у нее из рук мешок: с землей, но бабка упрямо прижимает его к себе.
— Мама, да что же это вы! Ведь вы в своем доме!
— Чтой-то это за дом, в нем даже печки нету! — Она критически оглядывает современную, блестевшую эмалью и никелем газовую плиту. — Ой, вовремя господь бог моего Кацпера прибрал, а то бы ему, бедному, и полежать негде было. Испечь она, поди, испечет, эта плита, а где на ней спать?..
Со двора вбегает Витя. Увидев глобус, он осторожно берет его в руки, робко гладит — глобус вертится. Витя приходит в неописуемый восторг. Бережно неся находку над головой, он выскакивает на двор.