Земная твердь
Шрифт:
— Придираетесь, — буркнул Петька, нехотя поднялся и вышел. Не возвращался он долго. Зоя Яковлевна ждала его, несколько раз выходила на улицу, поднималась обратно в квартиру, где, казалось ей, от всего пахнет дегтем. Однако племянника она встретила дружелюбно, осторожно выведывая у него, где он был, почему долго и где, наконец, его сапоги. Петька молчал и уже только перед сном признался:
— Сапог больше нету.
— Как же?
— Я утопил их в колодце.
XI
В этом дворе всегда было много ребят.
Петька приглядывался к мальчишкам и отмечал, что они ловчее деревенских ребят, дерутся между собой реже, но яростнее. Бойкие на язык, умелые в играх, ребята смущали Петьку, и он держался от них в сторонке, хотя и любил наблюдать за ними.
Особое любопытство вызывал у Петьки Володя Молотилов, высокий мальчик, всегда красиво и чисто одетый. С товарищами он играл спокойно, уверенно, с сознанием своего преимущества и всегда выходил победителем.
Как-то перед вечером прошел короткий буйный ливень. Во дворе тут и там блестели лужи, вымокли дома, деревья, заборы, и воздух был влажен. Но из-за Камы веял теплый ветерок, и город встречал его настежь открытыми окнами.
Петруха сидел на клади нового кирпича под деревянным балконом дома и глядел, как ребята, сбившись у турника, коротают вечер. Подтягиваются на железной перекладине, раскачиваются и затем прыгают — кто дальше.
Вдруг из подъезда своего дома выскочил Володя Молотилов — и на турник. Он долго и красиво крутился, перекинув через перекладину одну, а потом другую ногу. На мокрые опилки спрыгнул сияющий, гордый. Ребята с завистью глядели на него, а на балконе, над головой Петрухи, чей-то женский голос с тихим восторгом вздохнул:
— Вот будет мужчина!
Ему отозвался другой, тоже женский:
— Не зря моя Томка влюблена в него.
С этой поры Петька не мог спокойно глядеть на турник. Прилаженный посреди двора, он был всегда на глазах и властно притягивал к себе мальчишку. Вначале Петька просто боялся подходить к нему: куда уж тут, не умеючи! Но робость — чувство не постоянное. В один из ненастных дней, когда двор был пуст, Петька, озираясь вокруг, подошел к турнику, пыхтя и отдуваясь, забрался наверх и, не раздумывая, так же, как Володя Молотилов, нырнул головою вниз. Но удержаться на перекладине не сумел и растянулся плашмя в грязной луже.
В груди у Петьки будто камень завалился — не передохнуть. Ноет ушибленное колено. Руки, лицо и одежда в грязи. И совсем померк свет перед глазами, когда вдруг услышал он за спиной злорадный голос Володи: мальчик, оказывается, все видел из окна своей квартиры и теперь заливался смехом:
— Эй ты, слышишь, штаны у тебя тяжелые. Сними их.
Конечно, Володя живописно рассказал ребятам о Петькиной гимнастике, и парнишке нельзя было во дворе показаться.
Теперь Петька каждое утро незамеченным убегал из дому и день-деньской пропадал на берегу Камы или играл в чику на Затонском базаре. Там он проиграл одно за другим чулки и брючный ремень, а потом и сандалеты с медными застежками.
О пропаже сандалет Зоя Яковлевна узнала вечером того же дня. Она долго билась над Петькой, чтобы узнать, куда он их дел. Мальчишка молчал. Тогда тетка с отчаянием воскликнула:
— Что же мне делать, если так пойдет и дальше…
Петька не мог знать всей глубины чувств, раздиравших душу Зои Яковлевны, но он понял, что надо что-то ответить, и по-своему успокоил ее:
— Хватит убиваться. Сандалеты я завтра принесу.
— Что ты сказал? — подпрыгнула Зоя Яковлевна, уязвленная словами «хватит убиваться».
— Завтра принесу сандалеты, я сказал.
— Нет, а до того — что ты сказал?
Петька не понимал, что от него требуют: ведь он сказал, что принесет сандалеты.
В эту ночь долго не спали ни тот, ни другой. Зоя Яковлевна думала, думала и думала. Думал и Петька. Легко сказать, принесу. Проиграл он свою обувку подростку Геньке Крюку. Так парня прозвали, очевидно, за его фигуру. Тонкий, длинный, со впалой грудью, он действительно напоминал крюк. Да и в играх он был, как цепкий крючок, хватался за каждую копейку, за любой шанс выиграть. Всю выручку складывал в глубокие карманы мешком висевших на нем штанов, и выпросить у него что-либо обратно было невозможно. Вот и терзался Петька, как же быть ему со своими сандалетами.
Утром еще до завтрака он отправился на Затонский базар. Крюк и его младший брат Рудик, Петькин ровесник, уже сидели на булыжниках у запасных базарных ворот, где обычно кипела денежная игра.
— Ну, что, рыжий, сыграем? — обрадовался Крюк.
— У меня нет денег.
— Балбес ты, рыжий. Правильно добрые люди говорят: все рыжие — дураки. Живет у такой богатой тетки и не знает, как достать копейку для игры. Хочешь, научу, а?
Петька закипал.
— Знаешь что, Крюк, научи вытирать нос своего… — он кивнул на Генькиного брата и онемел: на ногах Рудика были надеты его сандалеты.
Петька от волнения сунул правую руку в карман брюк и нащупал там перочинный нож, на который хотел выменять свои сандалеты у Крюка.
И тут же у него возникло дерзкое решение.
Петька бросился на Рудика, опрокинул и в два счета разул его. Когда опомнился Крюк, Петька уже стоял поодаль: в одной руке держал сандалеты, а в другой — раскрытый нож.
Лицо парнишки окаменело, глаза, не мигая, глядели в Генькины глаза. Крюк понял, что рыжего не взять, усмехнулся:
— Дурак, попросил бы, и так отдали. Иди… — и скверно выругался.
На другой день Петька не пошел на базар: с утра пустился проливной дождь и с малыми перерывами лил около недели. Петька, вынужденный сидеть дома, отупел от тоски и безделья.
В деревне он читал книжки, а здесь они почему-то валились из рук. Взялся было за «Робинзона Крузо», прочитал страниц сорок и ничего не понял. Печатные слова словно рассыпались, и не было сил, чтобы собрать их воедино и заставить заговорить красивым и понятным языком. Хотел в углу за печкой маленькую кузницу устроить — Зоя Яковлевна тайно все убрала куда-то. Спрашивать он не решился. Заняться же каким-нибудь другим домашним делом не мог. В квартире тетки он все время чувствовал себя чужим и неловким. И чувство это не только не уменьшалось, а, наоборот, крепло.