Земная твердь
Шрифт:
За длинную дорогу от Громкозванова до Карагая о многом передумала Зоя Яковлевна. Были и грустные думы, но они не омрачали сознания того, что она, Зоя Яковлевна, принесла большую и благородную дань забытому родству. Одинокой женщине теперь грезилась иная жизнь, освещенная новыми интересами и заботами. Как хорошо, что рядом с нею будет родной человек, о котором надо думать, которого надо любить, беречь, растить. Она поставит племянника на ноги, выведет в люди, сделает для него то, чего бы никогда не смогла сделать мать его, простая колхозница. Она даст Пете
Приглядываясь к племяннику, Вигасова отметила, что у него диковатое, но доброе лицо, а вот руки совсем некрасивые: большие, черные, вероятно, способные только к физическому труду. «И весь он, как обломок камня, — с неосознанной тревогой думала она и тут же успокаивала себя: — Ничего, обтешется, ребенок еще».
X
Петруха принес тетке много неведомых прежде хлопот. Теперь Зоя Яковлевна раньше вставала, до работы готовила завтрак и обед, а вечером бегала по магазинам, то искала прачку, то чистила одежду племянника. Весь день она куда-то торопилась и все-таки что-то не успевала сделать. Но пока хлопоты и заботы нравились женщине. Тревожило только то, что Петруха приживался на новом месте с трудом, был замкнут и молчалив. Он, видимо, тосковал.
В комнатах, забитых мебелью, с тяжелыми коврами на полах и такими же гардинами на окнах, Петруха чувствовал себя стиснутым в крепких и душных объятиях. Он никак не мог пройти мимо шкафа, чтобы не зацепиться за причудливые ручки его дверец. Недели через две после приезда мальчик нечаянно столкнул на пол чугунную статуэтку Дон-Кихота, тонкая рука с раскрытой книжкой на ладони отломилась.
Зоя Яковлевна ни слова не сказала Петрухе, но он почувствовал, что сломал не простую вещь, и с тех пор перестал ходить в большую комнату.
Свою старую, изношенную одежду Петруха молчаливо сменил на новый купленный ему костюм, но с сапогами, без которых в Громкозванове любой парень не парень, не захотел расставаться.
— Сапоги, Петя, необходимо снять. В городе мальчики ходят в легкой обуви. Ты теперь городской.
— А куда же сапоги?
— Выбросим, — как-то не подумав, ответила тетка.
— Выбросим? — едва не всхлипнул Петька и, округлив глаза, сердито сообщил: — Да эти сапоги только нынешней весной мама купила мне за два пуда муки. Не дам сапоги.
— Хорошо. Пусть будет по-твоему. Вот тебе пять рублей, сходи завтра к чистильщику и приведи их в «божеский» вид. Только я сомневаюсь, возьмется ли кто-нибудь чистить твои бродни.
— Это не бродни, — заявил Петька.
«Какой же он, однако, неотесанный. Затравят его здешние мальчишки. Деревня, деревня, как вытравить тебя из этого маленького человека». Зоя Яковлевна вспомнила, как ее мучила когда-то в школе кличка «деревня»… Ей сделалось жаль племянника, хотя его пока еще никто не обидел.
Утром другого дня Петька отправился на угол Нижней и Кормового переулка, где возле игрушечного домика на низкой скамеечке сидела толстая
Начинался жаркий июльский день. С небес хлынули первые потоки зноя. Воздух быстро сгустился. Пароходные гудки, казалось, обессилены жарой и вползают наверх, в город, медленно и лениво.
Петька сидел на обочине канавы под тополем, ел мороженое и прислушивался к звукам трудового берега реки. Они напоминали ему отдаленный шум кузницы, а иногда он даже слышал звенящий удар зотеевского молота. Мальчика тянуло на берег.
Вспомнив о сапогах, он подошел к чистильщице и, как это делали все, молча поставил на ящик перед ней правую ногу в сухом обтертом сапоге.
— Деньги, малчак?
— Вот и вот, — Петька показал рубль и мелочь.
— Шютишь высе, — она столкнула с подставки его ногу и сердито выдохнула: — Пойди сажей почисти свою дырянь.
Это обозлило Петьку. Он пнул ящик чистильщицы и побежал вниз по Кормовому переулку на берег Камы. Он слышал брань толстой чистильщицы и радовался, что сумел отомстить за грубость.
На берегу широкой, полноводной реки, легко и свободно несущей на груди своей несметные грузы, мальчику становилось легче дышать, легче жить. Особенно он любил смотреть, как идут плоты. На них поставлены шалаши или домики, курятся костры с варевом. Плотогоны, проплывая мимо города, стоят на ногах и приветливо машут берегу руками. Петька убежден, что люди там подобрались веселые, счастливые, и завистливо думает: «Конечно, сами себе хозяева. Вырасти бы и мне скорее».
Сбежав на берег, к воде, мальчишка сразу забыл об уличной ссоре: до того ли тут, если недалеко маленький катерок тянет огромную клешнятую драгу.
О сапогах Петька вспомнил после купания. На сердце у него заныло. Он долго брел по берегу, пока не увидел возле маленького плотика длиннобородого старика, смолившего днище опрокинутой лодки. Рядом дотлевал костерик.
— Здравствуй, дедушка. Не дашь ли смолки сапоги помазать?
— Смолы? Смолы нету. Деготь у меня. Вон в чугунке на угольях.
Дед, хмуря седые брови, поглядел поверх очков на парня и продолжал свое дело.
По Кормовому переулку Петька поднимался веселый. Сапоги его тускло блестели и испускали дремучий запах дегтя.
Им вмиг пропитался застоявшийся воздух теткином квартиры. Зоя Яковлевна перешагнула порог прихожей, жадно хватила тонкими ноздрями неожиданный запах и побагровела:
— Петя, почему пахнет смолой?
— Это деготь. Сапоги вот…
— Боже мой. Ну, конечно, Петя, здесь же не скобяная лавка, а квартира. Мы спим тут, дышим — и деготь. Сними сапоги и выставь за дверь.