Земной поклон
Шрифт:
Николушка совсем извелся, похудел, по ночам просыпался, кричал. «Надо узнать. Надо непременно узнать все», — думал он.
Спросить мать он боялся, да и был уверен, что она не скажет правды. Но кого же тогда спросить?
Он вспомнил, как Анастасия Никитична говорила, что стряпуха Агафья живет в услужении у них с молодых лет, и решил поговорить с ней.
Несколько дней подряд он приходил то в людскую, то на кухню в надежде застать Агафью одну. Но на кухне около нее всегда суетилась девчонка Парашка, чистила картошку, резала лук, мыла посуду,
Сметливая Агафья поняла, что Николушка хочет поговорить с ней. Да и о чем, догадывалась.
Как-то вечером из окна кухни увидела она на улице Николушку, тот собрался кататься с горы, шел через двор в меховой борчатке, подвязанной красным кушаком, в шапке-ушанке, тащил за веревку санки.
Набросила Агафья на голову шаль, вышла в сени, поманила мальчика.
— Гляжу, чего-то узнать от меня желаешь? — спросила она.
Тот растерялся от неожиданности, покраснел, помотал головой.
— Нет… Я ничего…
— То-то же, — улыбнулась Агафья. — А то ведь я все знаю.
Тогда он осмелился, чуть слышно спросил:
— Тетя Агаша, а было так, что в сиротский дом мальчика подбросили и к перильцам прикрутили?
— Было, Николай Михайлович, было. Грех скрывать, — поспешно ответила Агафья и размашисто перекрестилась…
Мальчик побледнел. Только одно еще нужно было ему спросить у Агафьи: «Это был я?» Но для этого сил у него не нашлось. Он повернулся и пошел, волоча за собой санки, перевернутые вверх полозьями. Пошел со двора на улицу, к реке, наверное и сам не понимая, куда он идет и зачем.
Теперь для Николушки стало главным — узнать, куда отправили нянюшку Феклушу. Нужно найти ее, увидеть. А что будет потом, Николушка не представлял себе.
Он вдруг возненавидел Анастасию Никитичну, к которой никогда не испытывал сыновней привязанности. Перестал называть ее матерью.
Однажды еще раз попытался спросить ее о нянюшке Феклуше.
Было это в христово воскресенье — первый день пасхи. Погода стояла праздничная. Солнце улыбалось. Небо голубело. Ветерок ласково гладил лица. Казалось, всем было хорошо в этот день.
Анастасия Никитична с сыном только что возвратилась из церкви. Они пришли пешком. В белой накрахмаленной салфетке Николушка нес освященный в церкви кулич.
К хозяйке подошел новый дворник Никифор.
— Христос воскресе! — сказал он.
— Воистине воскресе! — ответила Анастасия Никитична, и они трижды поцеловались.
Похристосовалась барыня и с Агашей, а затем вместе с Николушкой поднялась на высокое крыльцо и, оглянувшись, увидела, как во двор вошла старуха нищенка и Агаша вынесла ей пирожок. Кланяясь и крестясь, старуха вышла за ворота.
— Агаша! — позвала стряпуху барыня. — Ты нищей подала пирог господский или людской?
— Господский, барыня.
— Поменяй! Возьми людской пирог, догони ее и поменяй. И впредь господских пирогов не раздавай.
— Слушаюсь, барыня. — Агаша поклонилась.
Но Николушка заметил злой блеск ее глаз да насмешливую улыбку. Ему стало стыдно за Анастасию Никитичну перед нищей, перед тетей Агашей, перед всей прислугой. Раздражение придало мальчику смелость.
— А где живет теперь нянюшка Феклуша? — неожиданно спросил он Анастасию Никитичну.
— Ты кого спрашиваешь? — Она резко повернулась к сыну.
— Я вас спрашиваю.
— А я тебе кто? Кто тебе я?
Николушка не ответил и настойчиво повторил:
— Где живет теперь нянюшка Феклуша?
— Не знаю, где. Не занимает меня, где бабы живут, которые у меня расчет получили. И тебе интересоваться не след. Ты барин.
В тот же день она пожаловалась брату:
— Кровь-то не подменишь: так и тянет его в людскую. Говорила я Михайлу Иванычу — не резон неизвестное дитя усыновлять. Да разве его можно было сговорить? О Фекле Ннколка страсть как печется. Мне сдается: все он знает. Услужили, поди, в людской — рассказали ребенку. Что делать-то, Митрофанушка, ума не приложу.
Митрофан Никитич спокойно слушал сестру, сидя в глубоком кресле, даже казалось, что и не слушал ее вовсе, а думал о чем-то своем. Изредка только отвлекался от своих мыслей, схватывая, о чем говорит сестра.
Он потянулся, зевнул, щелкнув челюстями, затрещал сцепленными пальцами рук, сказал:
— Ничего делать не надо. Бог сам разберется. Какой путь наметил Николушке, таким он и будет.
Сердито блеснув глазами, Анастасия Никитична ответила:
— Бог-то бог, да сам не будь плох. Свою голову на плечах иметь надоть. Ты на бога положился с пивоваренным заводом — завод-то и лопнул. На бога положился с пимокатной фабрикой — разорил ее.
— Но-но, не богохульствуй, Настасьюшка! Видно, так богу угодно было!
Митрофан Никитич встал, подошел к иконе божьей матери в богатой золоченой раме, с теплящейся лампадой.
— Спаси и сохрани, заступница, сестру Настасьюшку, — заговорил он, обращаясь к иконе, — ибо не ведает сама того, что говорят уста ее.
Он истово крестился, кланялся в пояс.
Анастасия Никитична тоже перекрестилась, прошептала молитву, а затем, махнув рукой, вышла из комнаты.
Николушка понимал, что один он не найдет нянюшку Феклушу. Надо кому-то рассказать обо всем, с кем-то посоветоваться.
В гимназии с ним за одной партой сидел Васятка Второв.
Вот и поведал Николушка товарищу свою грустную историю, предварительно заставив его положить руку на дядюшкино Евангелие и поклясться в том, что будет молчать как могила.
Клялся Васятка с азартом. И с таким же азартом придумывал выходы из создавшегося положения — один романтичнее другого, и все наивные, ребяческие, в жизни непригодные. А потом Васятка охладел к Николушкиной тайне, забыл ее. Но однажды вспомнил.
Из-за какого-то пустяка друзья поссорились и подрались при всем классе. И в тот момент, когда под восторженный вой мальчишек Николушка сел верхом на побежденного и тузил его кулаками, Васятка приподнялся и злобно крикнул: