Зеница ока
Шрифт:
— Все вы там клыкастые, как погляжу, — просто и спокойно сказал рыбак.
— Папа! — умоляюще посмотрела на отца Шарипа. — Как ты можешь говорить о людях, которых совершенно не знаешь?
— В самом деле, брат Нуржан, ты же не видел моих жаналыкцев. Такие, скажу тебе, джигиты и батыры! Одно слово-народ! Приехал бы посмотреть. Я ведь звал тебя, и не раз. К народу прибиваться надо, к стае, брат… А что, Нуржан, если мы твою лодку перевезем в совхоз? Ближе к Аралу, глядишь, иногда и на море съездить сможешь. Машину-то я всегда обеспечу. Да и двое нас осталось — двое. Хочешь ссорься, хочешь мирись, брат, а двое — ты да я, вот и весь наш сержановский род, — тихо, печально сказал Ержан, даже как-то не похоже на него. — В общем, как затоскуешь по родне да по воде, кликни нас. Пришлем машину за лодкой… Ну, будь здоров, брат Нуржан. Пора домой…
Сержанов протянул обе руки старику, как это делают, прощаясь со старшими в роду, и, поймав дряхлую, костлявую ладонь брата, крепко пожал ее.
— Проводи меня, племянница! — позвал он Шарипу, направляясь к двери.
Шарипа встала и пошла следом за Сержановым. Внизу, у входа, он задержался, чтобы дать совет.
— Ковер постели на пол, племянница… Хоть и одна нога у отца твоего, но и она нуждается в ласке.
— Отец, — спросила она, вернувшись, — ты действительно намерен перебраться к дяде Ержану?
— Не знаю, дочка. Разве что погостить, а то нехорошо как-то получается. Какие ни есть, а все родня.
Шарипа знала, что скоро ей ехать в экспедицию на месяц, а то и на два. Отцу в одиночестве будет, конечно, и скучно и трудно. Но, с другой стороны, там, в «Жаналыке», Даулетов, и, навещая старика, она может встретиться с новым директором. Хочет ли она этого, Шарипа еще не решила. Вернее, уже знала, что хочет, но нужно ли? Нужно ли ей? Да и ему?
— Разве дядя Ержан уже звал тебя?
— Звал, и не раз, — нахмурился отец. — Сдуру чуть было не поехал, да мать твоя остановила. Хотел Ержан из старшего брата сделать своего дворового пса.
Застыла Шарипа в удивлении. Слово поразило ее своим гадким смыслом. Пес! К отцу-то оно никак не могло относиться.
— Не нужно так, папа!
— Отчего же не нужно, если псом дворовым брал меня Ержан в свой совхоз. И конуру обещал. Правда, называлась она коттеджем, да и в самом деле была коттеджем.
— Коттедж не конура, — возразила Шарипа: не могла она слышать собачьи слова, — По-братски поступал Ержан-ага.
— В том-то и дело, что братом я не должен был называться. Даже дальним родственником запрещалось именовать себя. Чужой, совсем чужой человек. С чужим люди будут искренни, будут делиться тем, чем никогда не поделятся с начальником. Слушать, смотреть, вынюхивать должен был старый Нуржан и доносить младшему брату. За это полагались дворовому псу конура, миска турамы и белая лепешка…
— Не может быть! — не поверила Шарипа.
— Не может. Однако было.
Не понял тогда Нуржан брата, точнее не до конца понял. Конечно, и сведения не помешали бы директору, но главное было в другом.
Катилась тогда по району крутая волна — борьба с семейственностью. И Сержанов охотно включился в кампанию. Сам-то он был чист, но под эту музыку мог турнуть либо приструнить многих своих противников и недоброжелателей. И надо же — непостижима душа человеческая, уму непостижима, наперекор ему устроена, — в это самое время вдруг понял Сержанов, что одинок он на свете. Старость, видать, подступила, не иначе. Дочери скоро разлетятся, уже разлетаются. Жена Фарида? Слова худого о ней не мог бы сказать, но жена не родня. Тогда-то и затосковал по родству, и вспомнил о брате, и решил перетащить его к себе поближе. Тогда и придумал хитроумный план: кто догадается, что это брат, если сам Нуржан не растрезвонит? Внешне они совсем не похожи. А фамилия?.. Да мало ли Сержановых?
Огромным был директорский кабинет. Это Даулетов заметил сразу, еще в тот приезд. Но сегодня он показался Жаксылыку прямо-таки непомерным. Непомерным было и кресло. Вроде бы уменьшился сразу Даулетов, и его сухое тело стало еще суше, и ростом он будто поубавился, когда в первое свое рабочее утро он сел за директорский стол.
«Черт знает что! — огорчился он. — Не для меня здесь все предназначено. Изволь приспосабливаться, друг Даулетов. Да как тут приспособишься, когда и опереться не на что, мимо подлокотников локти ложатся».
Таким маленьким, незаметным, а следовательно, и незначительным увидели его подчиненные, явившись на производственное совещание в девять утра. Первое даулетовское совещание было назначено ровно в девять, и никто не посмел ни опоздать, ни тем более отказаться от участия в нем. Сержанов приучил аппарат к точности и беспрекословному подчинению. Сам Сержанов вошел без пяти девять и сел у приставного столика, рядом с Даулетовым.
Директорский стол и Даулетов вместе с ним оказались заслоненными от собравшихся людей мощной глыбой Сержанова. Сержанов словно бы по-прежнему властвовал в директорском кабинете и знал, что властвует.
«Его, его это место, — размышлял Даулетов, пока входили и рассаживались на стульях, вытянутых цепочкой вдоль стен, сотрудники. — Не может он без него. И зря подал заявление. Остался бы, попробовал перестроить работу. А теперь, уйдя, не ушел и уйти уже не сможет. Будет ревниво смотреть на кресло, ждать момента, когда оно снова освободится… Напрасно я согласился оставить его заместителем. Обоим теперь несладко придется…»
— Товарищи! — начал Даулетов, когда люди наконец расселись и затихли. — Первое наше знакомство уже состоялось на собрании, более близко познакомимся в работе. Не только познакомимся, но и, надеюсь, сдружимся. Дело у нас общее, задачи — тоже общие, следовательно, делить нечего, ссориться тем более нет нужды.
Начало жаналыкцы встретили спокойно: ни удивления, ни разочарования, ни настороженности оно у них не вызвало. Вот только обращение «товарищи» показалось им казенным. Раньше все было значительнее: «Друзья!», «Братья!», а то и «Дети мои!». Важность и душевность в каждом слове. А тут — «товарищи». Ни уму ни сердцу. Ну да бог с ним, со словом. Не потревожило оно никого. Пусть себе летит, коль сорвалось с уст!
— Я думаю, что директор — это первая должность и последняя инстанция. Конкретное дело каждый из вас знает лучше меня, опыт у вас велик, сил достаточно. Не ждите поэтому приказаний на каждый день. Задача перед вами поставлена, график на руках, объем работы известен. Придерживайтесь того, что намечено, добивайтесь запланированных результатов. Трудимся-то и живем одной семьей. Мне выпало счастье переступить порог вашего дома. Я вхожу в него — не обессудьте за, может быть, не очень удачное сравнение, но другого не подберу — как новая сноха. И от семьи теперь зависит, сумеет ли сноха быстро приобщиться к хозяйству, вести умело домашний очаг. Помощь каждого из вас мне нужна. За добрый совет буду искренне благодарен…
Не больно ловко начал свое директорство Даулетов. Если обращение «товарищи!» ничего не сказало жаналыкцам, не стало им от него ни тепло ни холодно, то теперь холодком повеяло. Сравнение со снохой и впрямь большинству показалось неуместной шуткой. А откровенная просьба о помощи была расценена одними как слабость, другими как хитрость, а третьи — вот уж на что вовсе не рассчитывал Даулетов — сочли ее попросту глупостью.
Сержанов, так тот аж поежился от слов Даулетова. Беспокойство охватило его. Не пустит ли под откос новый директор и заведенные порядки, и само хозяйство. Не умеешь руководить, не берись, не способен твердо сидеть в директорском кресле, не занимай его! Остановить надо неумеху, поправить, пока не напортачил.