Зеница ока
Шрифт:
— Спросить хочу, — сказал он. — Вот говорили, что нет горючего, что надо добыть его и залить все емкости. Это какое горючее? По плану, что ли?
— По плану давно все выбрали, — дал справку плановик.
— Удовлетворен? — кинул с места Сержанов.
Тот помялся, хотел сесть, но передумал — заноза, видимо, глубоко зашла, донимала. Аралбаев отрицательно покачал головой:
— Нет… Если сверхплановое требуется, то мы его не получим так. Значит, оно ляжет на себестоимость продукции. Я обязался снизить себестоимость тонны риса на шесть процентов, получится же — повышу на шесть, а то и на все двенадцать…
— Пусть тебя это не беспокоит, — оборвал рисовода Сержанов. — Горючее оплачивается из других фондов.
— Не из совхозных? — докапывался дотошный Аралбаев.
— Сказано, из других… Твой рис пойдет по старой цене. И шесть процентов сэкономишь.
— Странно… Как в сказке… — Аралбаев пожал плечами и опустился на стул.
Снова затих зал, но на сей раз тишина была не напряженной, а пустой.
— Ну, что ж, — произнес Мамутов, поняв, что никто больше говорить не собирается. — Подытожьте, Жаксылык Даулетович!
«Только не бросайся на троицу! — мысленно предупредил он директора. — Их не переделаешь, не переубедишь».
Даулетов вроде бы услышал секретаря и принял его совет.
— Я был скуп в своей информации о положении хозяйства накануне уборки, а выступавшие товарищи — еще скупее. Видимо, положение не столь уж тревожное, как мне, новому в общем-то здесь человеку, показалось. Правда, Аралбаев высказал беспокойство по поводу перерасхода горючего, он, вроде меня, удивляется и сомневается, но Ержан Сержанович довольно легко рассеял его сомнения и заверил, что себестоимость тонны риса останется прежней, даже снизится на шесть процентов. Не будем поэтому раскрывать тайны и докапываться до истины. Дадим товарищу Сержанову возможность обеспечить технику горючим, не предусмотренным плановой поставкой. Займется он и запчастями. С аэрофлотом договорюсь я сам. Уверен, дефолиация будет проведена своевременно…
Прервался Даулетов, вроде бы запнулся. Спокойно ведь говорил, и обиды в тоне не чувствовалось. Обида всегда выдает себя. Парторг вдруг понял, что побаивается продолжения, особенно сейчас, когда все уже успокоились, когда снялась острота, мешавшая жаналыкцам здраво, по-деловому решать вопросы.
А Даулетов и не собирался кончать разговор и колебаний не испытывал.
— Обязательства руководством приняты и, сомнения нет, будут выполнены. Но вот обязательства бригадиров мы не услышали. Они что, не собираются снимать посеянное и взращенное? Такое впечатление, будто план должны обеспечить лишь директор и его заместитель. Слышим одно слово: «Дайте! Дайте! Дайте!» А где же «Дадим!»? Я знаю, как борется за план Аралбаев. Знаю, потому что видел его поле. Оно радует. Арал баев мог бы выступить здесь и поделиться опытом. Не выступил, однако, из скромности, надо полагать. А остальные почему молчат? В скромности их не заподозришь. Так вот, считаю нужным поручить мне, товарищу Сер-жанову и главному агроному совместно с бригадирами в трехдневный срок составить план подготовки и проведения уборочной кампании в совхозе «Жаналык». Вместе с планом наметить график полевых работ на осенний период. План обсудить на общем партийном собрании, желательно — открытом…
Когда Даулетов закончил, благополучно вроде бы закончил, Мамутов облегченно вздохнул. Не кинулся директор на «мушкетеров», не стал вымещать обиду, и хорошо, что не стал, а то заседание могло бы превратиться в базарную перебранку. А в перебранке троица любому сто очков вперед даст.
— Какие будут еще предложения? — спросил у членов парткома Мамутов.
Сержанов утомленно процедил: — Одного хватит.
— Значит, принимается. Так и запишем: в трехдневный срок составить план подготовки и проведения уборочной.
Надо бы успокоиться Мамутову. Трудный вопрос прошел. Но следующий был потруднее. Безобидный по формулировке второй пункт повестки таил в себе опасность пострашнее первого. Сообщение группы народного контроля представляло собой обвинительное заключение «по делу» о перерасходе горючего и, главное, перерасходе, связанном с обработкой дополнительных площадей.
— Переходим ко второму пункту повестки! — глухим каким-то голосом объявил Мамутов. Откашлялся. — Слово руководителю группы народного контроля, Султану Худайбергенову.
Жаналыкцы давно уже не слыхивали ничего подобного. Народный контроль, конечно, существовал, его даже регулярно выбирали, но голоса он не подавал. Иногда появлялся, правда, на каком-нибудь полевом стане листок, сообщавший о забытом в хлопковых рядах фартуке или уснувшем у склада стороже. Сигналы никого особенно не тревожили, и никто не связывал их с работой народных контролеров. Поэтому сейчас на поднявшегося со стула Султана Худайбергенова люди смотрели недоуменно: неужто он и впрямь важная персона и должен выступать с трибуны, докладывать, обличать? И потом странным казался им Султан: такой же высокий, как отец его, старый Худайберген, такой же худой и молчаливый. Он работал весной и летом на тракторе, осенью — на хлопкоуборочной машине. Как работал? Да обыкновенно. Во всяком случае, никаких особых поощрений, кажись, не получал. Может, Сержанов когда и хвалил его и даже хлопал по плечу в добрую минуту, но жаналыкцы этого не помнили.
Султан Худайбергенов, поднявшись со стула, не сразу заговорил. Постоял некоторое время ни на кого не глядя, пощупал пальцами мочку уха и, будто убедившись, что она на месте, приступил наконец к делу. Тоже не торопясь.
— Жалоба есть, — сказал он. — Нет, две жалобы. А если по правде, то три, потому что я тоже собирался пожаловаться. Пашут-пашут трактористы, а денег не получают. То есть получают, но не столько, сколько напахали. Горючее перерасходовали и время перерасходовали, а учетчик ставит плановые гектары. Я спросил бухгалтера, как же так?.. А он отвечает: не могли вы вспахать больше, чем указано в карте. Я ему говорю: больше пахали. А он: сколько вы там напахали, не знаю, но больше, чем есть земли у совхоза, запахать не могли. Пусть, говорит, учетчик укажет, что поле перепахали дважды, тогда заплатим как за повторную пахоту. Легко сказать: дважды, для этого нужен акт, подписанный бригадиром и агрономом. И причины нужно указать. Зазря ведь не перепахивают… На культивации та же история. Правда, тут нам накидывают за дополнительную обработку.
Смолк Султан Худайбергенов и опять принялся щупать мочку уха.
— Ну и что? — спросил Калбай.
— Да ничего, — ответил Худайбергенов. — Жалуются механизаторы. Вот и все…
— Что скажет наш уважаемый бухгалтер? — обратился к сидящему у стола круглолицему и вообще круглому человеку Мамутов.
— А что я скажу? А то и скажу, что мы действительно не можем оплачивать работу, не предусмотренную плановыми показателями. Если в конторе шестнадцать окон, а стекольщик говорит, что застеклил двадцать, то никак нельзя оформить наряд. В плане дома — шестнадцать. План — документ.
— А может, двадцать все же? — бросил реплику Даулетов.
— Не понял вас? — бухгалтер снял очки, тоже кругленькие.
— Я говорю, может, надо поверить стекольщику, пересчитать еще раз окна?
— Зачем же считать, когда они сосчитаны проектировщиком?
— Жаксылык Даулетович не окна имел в виду, — вмешался Мамутов.
— Если не окна, тогда другое дело, — успокоился бухгалтер и водворил очки на прежнее место.
— Какие же выводы? — Мамутов стал нацеливать Худайбергенова на главное.