Зенит

Шамякин Иван Петрович

— А я — в поле.

Не запрещено. А если у человека надобность? Но почему чуть ли не у всех эта надобность? Точно снова животы расстроили. Девчата хотя бы бегали группками, а мужчины по одному. Не стоят ли у них там, за аллеей колючих акаций, канистры со спиртом? Но ведь не унизишься до обнюхивания всех бегунов.

Досталось дежурство! За всю войну не было подобного. Стоял на сорокаградусном морозе у артсклада, но, кажется, такой ответственности не чувствовал. Возникали самые неожиданные проблемы. Светомаскировка — обязательна. А как со звукомаскировкой?

Нужна она здесь? У нас ее нигде не было. А здесь чуть ли не в каждом жилом вагоне поют. И парни. Какие парни? Деды. И девушки. Распелись, как ласточки перед грозой.

На сколько времени поставил меня Кузаев? Дежурные по эшелону офицеры назначались на полсуток, но там, на своей земле, особенно на ходу поезда, они беззаботно спали в любой теплушке, подальше от штабной. А тут… Неужели на всю ночь такое нечеловеческое напряжение?

Однако и впрямь возвращается зима. А что удивительного? Еще февраль. Завтра — день Красной Армии. Начальник мой часто излишне активен. А сегодня не подумал, что завтра разгрузка и было бы очень кстати сейчас, вечером, провести беседы в теплушках, другого времени не будет. Но не мог же я подсказывать ему, тем более после назначения на дежурство: подумали бы, что «откручиваюсь». Тужникова невозможно понять. Позавчерашняя пьянка в Праге — ох, как взволновала его! А сегодня он странно спокоен.

«Уж не приложился ли сам?» — с юмором подумал я, прячась от ветра за станционное здание. И отличный кожух не очень грел. Ноги мерзли. А валенки не обуешь: подморозило, но хрупкий ледок легко ломался.

Тяжело засыпал эшелон. Когда немного угомонились, перестали «выбрасывать» из теплушек свет, я позволил себе погреться у дежурного по станции — в компании старого, молчаливого, необычайно сосредоточенного железнодорожника — поляка. Посмотрел на его работу и утешил себя, что его дежурство не менее тревожное, чем мое.

В окно ударил свет. От шоссе к станции шла машина с включенными фарами. Что делать с чужим, злостным нарушителем светомаскировки?

Выскочил к эшелону, прихватил караульного и с ним — на пристанционную площадь. Там уже стояла трофейная черная легковушка — «оппель-капитан», как я узнал позже.

«А вдруг немцы?» — тревожная мысль, и я, освещенный фарами, переложил пистолет из кобуры в карман полушубка.

Первым из машины вылез высокий человек в казацкой бурке, за ним, с заднего сиденья, — маленький вертлявый автоматчик, потом — два полковника. Наши! Но что нужно делать при появлении среди ночи на станции генерала? Ясно, я козырнул.

Тот, в бурке, строго спросил:

— Почему не докладываете?

— Товарищ генерал! Дежурный по эшелону номер…

— Откуда знаешь, что генерал?

— Интуиция, товарищ генерал.

— Ты смотри, какой мастер по интуиции, — засмеялся полковник.

— Кто по должности?

— Комсорг дивизиона.

— В таком случае понятна твоя интуиция. Комсоргу она нужна. Эшелон 73-го зенитного?

Я смолчал. Номер части — секрет, хотя мне это казалось наивным: и в Мурманске,

и в Петрозаводске чуть ли не каждый любопытный мальчишка знал, что город защищает 73-й дивизион.

Генерал усмехнулся, бросил своим:

— Хороший политработник.

Автоматчик засмеялся.

— Учись молчанию, Реваз. А то у меня голова пухнет от твоих стратегических планов. Но если бы ты их доверял одному мне…

— Уже научился, товарищ маршал, — весело ответил автоматчик, при этом один полковник засмеялся, другой строго нахмурился. «Маршал? Неужели Жуков?» — я чуть сознание не потерял от страха и… от радости: вот повезло! Шагнул к нему, чтобы хорошенько всмотреться в лицо, запомнить… Представлял его ниже ростом. А он — вон какой! Но шофер… погасил фары. Снова ослепила темнота. После яркого света не сразу и звезды увидел — холодные и крупные.

— Где командир дивизиона?

— В штабном вагоне, товарищ, — не хватило духу вымолвить «маршал». — Я провожу вас…

— Позовите его сюда! — категорично-строгим голосом человека, привыкшего приказывать.

— Слушаюсь!

Я так громыхал сапогами в проходе вагона, что, наверное, разбудил всех своих коллег. Без стука ворвался в купе командира, уже сладко спавшего, схватил за ногу.

— Товарищ майор! Товарищ майор! Жуков! Кузаев, привыкший к тревогам, мгновенно подскочил.

— Что с ним? — у нас был свой Жуков, старшина пулеметной роты.

— Маршал Жуков!

— Что?

— Зовет вас.

— Куда?

— Он здесь, на станции.

— Ты что, ошалел или напился?

— Клянусь.

— Тоня! Спички! Где спички?

Подхватилась Антонина Федоровна, зажгла фонарь, подавала мужу штаны, портянки, забыв, что в одной сорочке. Я похолодел от мысли: хорошенькую услугу оказал бы своему командиру, приведя сюда, в это сонное царство, в семейное купе командующего фронтом. Маршал не спит, а офицеры-зенитчики дрыхнут, да еще с женами. У Кузаева тряслись руки, и он никак не мог натянуть сапог.

— Тоня! Ремень! Где ремень?

Я вышел в коридор. Вагон зашевелился. Офицеры одевались, точно в предчувствии боевой тревоги.

— Что там, Шиянок?

— Командира — на провод.

— Значит, поедем.

— Скорей бы.

— Лучше в палатке, чем в этом провонявшем портянками вагоне.

— Не гневи бога.

При сильном волнении так перехватывает дыхание, что не сразу можешь и слово вымолвить. Сколько мы там пробежали от вагона до станции — сотню метров, а запыхались, как старики.

Выскочили на площадь к машине. Но маршал и люди, сопровождавшие его, ожидали нас в пассажирском зале, пустом и холодном. Полковники светили электрическими фонарями.

Осипшим голосом, задыхаясь, Кузаев доложил:

— Товарищ маршал! Командир… семьдесят третьего АЗАД майор Кузаев по вашему приказу…

— У вас что, майор, грудная жаба?

— Никак нет.

— Долго собираетесь. В подштанниках спите? Или пепеже завел?

— Не положено, товарищ маршал. Собственную жену имею.