Зеркало Рубенса
Шрифт:
«Господи, – взмолился Роккокс мысленно, – городская казна нищает, порт бездействует. За три года почти двести богатых семей покинуло Антверпен. Скоро не с кого будет собирать подати! А в это время эрцгерцогиня, старая брюссельская курица, не находит себе других дел, как вникать в капризы и обиды придворного художника. Рубенс снова кричит про своих почитателей королевских кровей, и как же мне надоело его хвастовство! Все мои люди заняты, без устали проверяют грузы и счета, каждый день крики, ссоры, суды из-за конфискации товаров – вот оно,
– Послушайте, господин Рубенс. Этот ваш, э-э-э…
– Злодей Ворстерман! Он собирался убить меня. Это не шутки! И в Париже и Брюсселе правители обеспокоены…
– Ворстерман болен. Мне сказали, он плачет в карцере день и ночь. Его лечат, обливают холодной водой три раза в день, кровопускание делают. Так мне доложили. И я спрошу про… э-э-э… как дела там, да, буду спрашивать каждый день.
Рубенс вплотную подошел к столу Роккокса:
– Дадите охрану для меня или нет? – Он помахал письмом эрцгерцогини перед носом бургомистра.
– Нет, – вздохнул Роккокс, опустив глаза.
«Тоска с художниками, вечно считают, что их дела самые важные на свете», – бургомистр простуженно кашлянул и повторил:
– Не дам, господин Рубенс. Во всяком случае, не сейчас. Вы хорошо знаете, что я вас ценю чрезвычайно, но сейчас нет людей, у меня совсем нет свободных людей для этого.
Рубенс сунул письмо за пазуху, прикоснулся к шляпе, сверкнув перстнями, и вышел не попрощавшись.
Дом Рубенса, осень 1620 года
Изабелла попросила, чтобы муж вернулся к работе над портретом Сусанны. Даниэль Фоурмент, сказала она, спрашивал: будет ли портрет готов к свадьбе? Надо быть внимательнее к родственникам…
– Так ведь у меня французский заказ, огромный, и, сама знаешь, какие сложные дела в мастерской, – проворчал Рубенс.
Но все же назначил время: Сусанна может прийти завтра, прямо с утра, сказал он Изабелле.
Рубенс решил, что возьмет небольшой холст.
Изобразит крупно лицо Сусанны, а фоном пусть будет небо, он напишет его бурным и переменчивым. Не солнечным – и на контрасте тем ярче будет сиять ее лицо под темной бархатной шляпой…
Сусанна на сеансе молчала, опустив глаза.
Рубенса это не волновало: он рисовал нос и губы, обнаружил, что у Сусанны умный и чувственный рот. Очерк рта на редкость красив: губы изогнутые, изящные, верхняя губа призывно приподнята. Рубенс подумал: «Неужели она все еще невинна?» Созерцая эту девушку, он думал только о плотской любви. Яркий румянец, немного слишком яркий, и золото вьющихся волос… краски, играющие на ее лице, увлекли его.
– Как вам Мармотка? – Сусанна вдруг моргнула.
«Поразительные зрачки у нее, огромные, у моей матери были подобные…»
– Кто это?..
– Моя кобыла, вы же ее видели, – протянула Сусанна.
– А!
«Как я мог, – спохватился Рубенс, – знаменитый и успешный человек, усмотреть в ней какие-то достоинства?! Все это нервы из-за
– Рисунок сегодня закончу, ты иди сейчас. Завтра начну работать маслом, снова приходи в это же время, попозируешь. Думаю, двух раз, ну трех – будет достаточно.
– Можно мне посмотреть?
Сусанна подошла к мольберту. Почему он не уклонился, не отошел, когда она приблизилась? Чем объяснить, что ее близость так его волнует?
В кабинет, хитро улыбаясь, заглянула Клара, любимица, его истинная радость. Диковатая и застенчивая, лицом очень похожая на мать, девочка бросилась не к нему, а к гостье – обняла Сусанну за талию, прильнула.
– Ты моя, моя дорогая, люблю тебя, – повторяла Клара.
Рубенс был поражен: сколько доверчивости в этом ребенке! Какая красивая душа у его дочери! Но когда Сусанна успела подружиться с нею? Клара мечтательно пропела, закрыв глаза:
– Как приятно пахнет от тебя!
– Так мы уже можем пойти играть? – спросила Сусанна у Рубенса, тоже обняв девочку и нежно поглаживая ее тонкие локоны.
– А что ты скажешь про портрет?
– Он лучше, чем я! Честно. Вы даже не можете представить себе, что я чувствую, когда смотрю на него. – Вдруг Сусанна потянулась поверх головы Клары и погладила его по руке.
Рубенсу показалось, будто ему двадцать и впервые привлекательная девушка прикоснулась к нему – так нервно отреагировала его кожа, да нет, не только кожа, все тело!
Когда Клара и Сусанна вышли, он еще поработал с портретом: рассматривал, что-то подправлял, добавил цвет…
Из сада слышались голоса и смех. Ему страстно, неистово хотелось жить.
На следующее утро Изабелла собралась к мессе. Было праздничное воскресенье, он тоже должен был пойти, но внезапно решил, что вместо мессы отправится прокатиться верхом. Оставив Изабеллу в недоумении, он поручил Птибодэ сопровождать ее и детей, а сам понесся за город. А там вдруг стал гадать: из каких ворот может выехать из города Сусанна на своей кобыле… как ее там? Кобыле Мармотке… Решил, что скорее всего из южных, – и опомнился, когда поймал себя на том, что уже три раза подъезжал к этим воротам.
Он встретил на пути многих знакомых, которые тоже почему-то не пошли на мессу, а устремились по разным делам или, как и он, скакали в свое удовольствие верхом. Пришлось объяснять кое-кому, почему он здесь, хотя это было совершенно не их дело. В конце концов он заставил себя поехать в дальнюю рощу у реки, за замком Стеен. В голову лезли цитаты из древних о том, что стареет тот, у кого нет смысла в жизни и дела своего нет; что человек, который всегда идет вперед и пребывает в бодром расположении духа, будет молодым долго, может прожить сто лет или дольше…