Зеркальшик
Шрифт:
Тут Симонетта заговорила. Словно не слыша моих слов, она спросила:
— Михель Мельцер, где мой брат Джакопо?
Ничего не понимая, я глядел на нее. Что же мне ей ответить? Сказать правду? Или в такой ситуации лучше промолчать?
— Симонетта, — с любовью произнес я, — ты не помнишь праздник при дворе императора в Константинополе, много незнакомых людей, ярких фокусников, сокольничих с их огромными птицами?
Симонетта вздрогнула. Затем кивнула и сказала:
— Джакопо мертв. Его убила
Хотя ее слова расстроили меня, я все же обрадовался тому, что Симонетта кое-что помнила. Теперь я знал, что смогу вернуть ей память, осторожно рассказывая ей о нашей совместной жизни.
Следующие несколько дней прошли в воспоминаниях, и при этом выяснилось, что Симонетта прекрасно помнит то, что было очень давно. Недавнее прошлое, ее пленение Boni homines, казалось, словно померкло, либо нужны были различные напоминания, чтобы она что-то вспомнила. Во время наших совместных вылазок в прошлое я избегал называть имя Лазарини, потому что не хотел, чтобы Симонетта испытывала угрызения совести.
Постепенно росло доверие между нами, возвращались наши старые теплые отношения. В багаже Симонетты обнаружилась лютня, которую она купила в Вероне, и однажды я попросил возлюбленную сыграть мне. Я боялся, что дьявольское вмешательство Фульхера лишило Симонетту способности играть на лютне, но я ошибся. Симонетта исполняла знакомые песни с той же страстью и столь же прелестно, как и прежде. У меня на глаза навернулись слезы.
Волшебство музыки оказало неожиданное воздействие, словно каждый звук, который извлекали пальцы Симонетты, соответствовал какому-то кусочку ее воспоминаний. Закончив, Симонетта выглядела так, будто только что очнулась ото сна.
Она глядела не тем мечтательным, стыдливым взглядом, который был ей свойствен в последние дни. Симонетта смотрела на меня так, будто снова воспылала ко мне любовью. Ее приоткрытые губы произнесли одно-единственное слово огромной силы:
— Любимый!
Не могу описать счастье, вызванное этим словом. Оно прозвучало для меня как многоголосый хор, пронзительно и волнующе, заставив забыть обо всем вокруг. Наверное, в тот миг, когда снова возродилась наша любовь, и случилось то, что впоследствии должно было стать моей погибелью.
Любовь Симонетты придала мне сил. Я велел позвать своих подмастерьев и снова начал работать над заказом Фульхера фон Штрабена.
Что за путаные, подлые, богохульные мысли я отливал в свинце! Предложения, способные напугать обычного христианина, фразы, подобные огненным молниям, слова, придуманные одержимыми дьяволом людьми. Поверьте мне, с тех пор я ненавижу всех, кто пропагандирует свою веру, будь то язычники или христиане, потому что я по собственному опыту знаю, что важно не содержание воззвания, а то, как часто его повторяют. Фульхер проповедовал, что Бога нет. Не могу себе даже представить, как можно жить в мире без Бога; хотя точно так же я не могу представить себе, как должен выглядеть этот Бог. Потому что от Бога, о котором говорит Римская Церковь, я убежал бы точно так же, как и от безбожности Boni homines.
В одну из этих незабываемых ночей, проведенных с Симонеттой, когда мы наверстывали то, что отняла у нас немилосердная судьба, в мастерскую прокрались какие-то темные личности. Они взломали замок в каморку, где я хранил напечатанные страницы из Библии Фульхера. К сожалению, там как раз находились страницы, на которых описывались основы их учения, а именно постулат, что бродячий проповедник Иешуа, которого называли Иисусом, инсценировал свою смерть, чтобы избавиться от фанатичных приверженцев. И эти страницы стали моей судьбой.
За этим вторжением стоял не кто иной, как Иоганн Генсфлейш, который понял, что теперь настал его час. Под предлогом, что его послал Михель Мельцер, Генсфлейш предоставил Его Преосвященству первые страницы Ветхого Завета. Архиепископ Фридрих оставил конвент, призванный бороться с суевериями и памфлетами, которые направлены против Церкви и встречаются на каждом шагу.
Когда архиепископ увидел страницы, которые положил перед ним Генсфлейш, на лбу у него вздулись жилы и он закричал:
— Идиот, что же он, читать не умеет, не видит, что это не Ветхий Завет, ниспосланный нам Богом, а набор грязных мыслишек?!
— Конечно, Ваше Преосвященство высокочтимый господин архиепископ, — услужливо ответил Генсфлейш, — это и есть набор грязных мыслишек, и это и есть то, зачем я пришел.
— Я поручил печатнику нарисовать мне искусственным письмом Ветхий и Новый Завет! — перебил его архиепископ. — Что это значит?
Генсфлейш смущенно улыбнулся.
— Вы же видите, что это такое! Библия дьявола!
Архиепископ Фридрих грохнулся на стул так, что дерево затрещало под его весом, и углубился в чтение пергамента. Время от времени архиеписком качал головой, потом стал вскрикивать, будто бы его пытали. При этом он то и дело осенял себя крестным знамением и, словно сам был одержим дьяволом, вдруг задрожал всем телом.
Генсфлейш смотрел на это во все глаза, опасаясь за жизнь архиепископа Фридриха, потому что тот то и дело хватался за воротник. Губы архиепископа округлялись, и он ловил воздух ртом, словно выброшенная на берег рыба. Левой рукой он постоянно хватался за колокольчик. Фридрих долго и сильно тряс клокольчик, пока не прибежал секретарь Франциск Хенлейн, неся в руках кружку с непонятным содержимым. После глотка этого напитка архиепископ снова пришел в себя и отослал Хенлейна, который поинтересовался, что это за пергаменты вызвали такой сильный приступ болезни.
— Вы все это читали? — спросил архиепископ Генсфлейша.
— Не стану скрывать.
— И все это выдумал книжник Мельцер? Генсфлейш пожал плечами.
— А кто еще мог придумать такую дьявольщину? Мастер Мельцер не дурак, он повидал мир. Одному Богу известно, где он набрался этого учения. Может быть, в Константинополе, где живут одни безбожники.
— Святой Бонифаций! — воскликнул архиепископ, снова углубляясь в пергамент. — Вы посмотрите, какое объяснение он придумал тому, что написано на кресте Господа нашего Иисуса! Так и самому можно усомниться: Insignia Naturae Ratio Iilustrat, начальные буквы — INRI. Не станет же этот Мельцер утверждать, будто он знает больше обычного верующего!