Зершторен
Шрифт:
– Я же поглядывал на него, пока играла музыка и шла сцена.
Сначала, продолжает он, мне просто хотелось поговорить, вот я и начал. А потом уже как-то вошёл в раж, увидев его (писателя) интерес. Вот и всё (пожал он плечами).
– Вот поэтому мне и хотелось сказать что-то умное. Я давно подумывал кому-нибудь выдать свои соображения по поводу всего того, чем я занимаюсь. К тому же сейчас есть шанс, что часть моих мыслей может появиться в, быть может, достойной книге. Разве это плохо? – говорит он мне, в то время как мы выходим из уборной.
Когда начинают снимать очередную сцену, мой друг, сидя с нами – мной и писателем – на диване,
А так как постмодернизм и гонзо-китч, зубастый экзистенциализм, – практически неотделимы друг от друга, то и неудивительно, что современное искусство считают безнравственным и постыдным, ведь все мы в глубине души – аморальные твари.
Мой друг занимает своё место на складном стульчике рядом с одним из операторов, а я спрашиваю у писателя, каковы его впечатления от экскурсии?
Пока парень-актёр водит своим языком по увлажнившимся нежно-малиновым складкам влагалища девушки-актрисы, а та томно постанывает, писатель отвечает, что очень интересно быть участником того, что было для тебя на протяжении многих лет областью домыслия. Он говорит, что единственного порнографа, которого он знал до сих пор, и то – понаслышке, зовут Пьером Вудманом.
Кивая, я говорю, что знаю этого режиссёра.
Сейчас в ангаре не бушует музыка (парень-актёр набесился), поэтому писатель и я не напрягаем голоса, чтобы слышать друг друга.
– Но сами знаете, – говорит писатель. – Пьер Вудман – своеобразный человек, противоречивый.
Я говорю, что все, кто так или иначе заняты в секс-индустрии, противоречивые личности.
– Да, вы правы. Но, наверное, именно поэтому то и удивительно, что… ммм… люди, задействованные в таком своеобразном жанре, так умеют мыслить. Я имею в виду вашего друга.
Я отвечаю, что не стоит верить всему тому, что сейчас наплёл мой друг; к тому же соглашаться с ним или спорить; во многом он и сам сомневается, и поэтому часто может придерживаться абсолютно противоположных взглядов, часто их менять, а нередко и вовсе в них путаться; просто до сих пор ему не удалось обнаружить во всём собрании мировых идей ту, ему наиболее близкую; в том и причина всех его заскоков и путаницы, нагромождения. А что касается мышления и ограниченности, то это – лишь предрассудки. Человеку ничто не мешает быть культурным и образованным.
– Да, вы снова правы, – говорит мне писатель. – Это всего лишь предрассудки. Возможно, стереотипы, которые являются неотъемлемыми в случае с порнографией, так и будут очернять и актёров, и прочих, кто участвует в производстве этой продукции.
Я отвечаю, что если показать прохожим людям на улице фото актрисы или актёра фильмов для взрослых, не говоря при этом об их занятии, то люди ведь охарактеризуют этих актрис и актёров
– Дело психологии. Суть в стереотипе модели поведения.
Да, соглашаюсь я, суть именно в этом, хотя, быть может, у психологов это как-то называется по-другому, но смысл понятен и без этого.
Писатель говорит, что это называется «атрибуцией».
«Ну и хрен с ним, как это называется!» – хочется мне ответить, но я говорю совсем иное:
– У людей сложилось мнение о порнографии как о чём-то настолько вульгарном и запретном, кощунственном, что все эти оценки прилипли и к людям.
Сейчас великим злом у старшего поколения принято считать интернет и всё, что с ним связано. В их сознании порно и интернет неотделимы, как, собственно, и социальные сети. Интернет представляется им кошмарным и въедливым спрутом, развращающим молодежь, хотя, как мне кажется, интернет в наше с вами время стал исключительной и незаурядной ипостасью естественного отбора. Слабые звенья эволюции – ничтожеств и тупиц – он безжалостно морально уничтожает – других же, наоборот, и морально, и интеллектуально развивает. И зря говорят, что естественный отбор в новейшее время сдох под натиском светского гуманизма. Он всё равно как-нибудь, да просочится в нашу жизнь.
– Мне было бы ещё интересно узнать – помолчав, произносит писатель, – что поспособствовало вашему другу в выборе такой профессии?
– Он, – говорю я подумав, – сначала планировал стать криминалистом. А путь, по которому ему действительно стоит идти, как он тогда рассудил, обнаружил во время изучения им одного раздела в учебнике по криминалистике. Раздел назывался «Сексуальные преступления» или «Преступления на сексуальной почве». Помните, он как-то сказал, что людей неумолимо привлекает всё самое мерзопакостное?
Писатель, глядя на меня, кивнул.
– Он не исключение. Так вот, – продолжаю я, одновременно с тем как на кровати девушка уселась верхом на парня лицом к нему, без остатка вобрав в себя его пенис, и начала медленно двигаться вверх-вниз, расширяя своё гениально задуманное природой отверстие, чтобы половой член партнёра свободнее помещался в нём. Камера крупно снимала гениталии обоих партнёров, подтянутую попку девушки и её чуть приоткрывшийся, безукоризненно выбритый, розовый анальный проход, – более всего, что привлекло его внимание в разделе сексуальных преступлений, как он мне говорил, был параграф об экскрементофилии. Он мне рассказывал, цитируя учебник, что «экскрементофилия (пикацизм) – сексуальная девиация, сочетание мазохизма и фетишизма, при котором роль фетишизируемого предмета играют выделения человеческого организма, к числу которых относятся моча, кал, пот, сперма, менструальные выделения, слюна. Некоторые специалисты считают пикацизм заместительной или переходной формой к некрофилии». Не удивляйтесь, что я всё это запомнил – просто он часто любил цитировать выдержки из учебников. Да и сейчас этим грешит. Ещё он мне говорил, что плевание в рот партнёру по его инициативе называется саливафилией, а обнюхивание и лизание потного тела: подмышек, промежности, ануса, ступней и пальцев ног, то есть фут-фетишизм, – поднимаю я руку с оттопыренным указательным пальцем, уточняя, – называется гигрофилия; а различные действия с калом – это копрофилия. Некоторые доходят до того, что поедают экскременты, свои и чужие. Это уже называется копрофагией.