Жадный, плохой, злой
Шрифт:
Одного лишь снимка не хватало для полноты картины: Дубов в одиночку хлещет водку прямо из бутылки. Именно этим он занялся, когда наспех закусил уже выпитое. Потом, сбросив пиджак, расслабил узел яркого галстука, с наслаждением поводил головой из стороны в сторону и мечтательно произнес:
– Лучше бы Марк алкоголиком стал, чем гомиком.
– Конечно, вдвоем выпивать веселее, – согласился я.
– Не хами, писатель, не надо, – попросил Дубов размягчившимся баском и взгромоздился внушительным задом на обширный стол. – Мой непутевый сын – моя боль. Ты не способен понять. У тебя нет взрослых детей.
– Зато у меня есть дочь Светлана, – напомнил
Он недовольно скривился:
– Про петлю в первый раз слышу. Я только распорядился доставить тебя сюда, остальное меня не касается.
– А меня вот коснулось, – сказал я. – И сильно задело.
Дубов не обратил на мои слова внимания. У него началась та стадия опьянения, когда человек упивается собственным красноречием, а окружающих почти не слышит. Это было функционирование в передающем режиме с отключенным приемом. Односторонняя трансляция. Попробуйте как-нибудь поддержать разговор с автоответчиком, и вы поймете, что я имею в виду.
Послушав его примерно с минуту, я пришел к выводу, что излияния Дубова чем-то напоминают неудержимый жидкий понос.
– Марк – полное дерьмо, – вещал он. – А его жена – настоящая засранка. Славная получилась пара. Не разлей вода.
– Жена? – Я чуть не поперхнулся сигаретным дымом.
– «Мисс Столица» не помню какого года. Зовет себя Натали, а на самом деле просто беспородная шавка из Кацапетовки. Тварь редкостная. Жадная и расчетливая сука. Скоро выгоню ее к чертовой матери. Пошла вон! На все четыре стороны!
Пока Дубов распинался перед отсутствующей Натали, я попытался представить себе дражайшую половину Марка. Вместо русской красавицы получался некто азиатской наружности, с волосатой грудью и развитой мускулатурой.
– Ваш сын… бисексуал? – осторожно предположил я.
– Он просто паскудный гомик, – отрезал Дубов. – Самый натуральный педераст. И, что обиднее всего, пассивный.
– Ничего, – утешил я расстроенного папашу, – со временем Марк, может быть, изберет активный образ жизни.
Пропустив мою подковырку мимо ушей, Дубов совершил очередной поход к сервировочному столику и, чего-то там хлебнув, заявил:
– Одна у меня отрада: Ириша, доченька моя. Вот кого я люблю так люблю. Умница, красавица… Да ты ее видел в приемной.
Я чуть не перекусил сигаретный фильтр пополам.
– Эта лош… эта девушка – ваша дочь?
– А то кто же! Говорят, мы с ней похожи, как две капли воды. – В голосе Дубова прозвучала нескрываемая гордость, словно он сам свою Иришу выносил, родил и вскормил грудью. Хотя никакие нормальные родители не позволили бы дочери дефилировать на людях в наряде из секс-шопа.
– Не опасно ли оставлять ее одну в таком… – Не найдя в своем словарном запасе приличного определения, я подсократил фразу: —…в таком виде?
– Иришу? – Дубов захохотал. – Она восточными единоборствами чуть ли не с пеленок занимается. Отважна, сильна, воинственна. Вся в меня. На прошлой неделе ей двадцать стукнуло, амазонке моей. Видал, как вымахала?
Разделив в уме 200 сантиметров Иришиного роста на 20 ее годков, я вынужден был признать:
– Да, приметная… гм… девица. Наверное, много корма требует?
– Что еще за идиотское словечко: корм! – раздраженно воскликнул Дубов и принялся быстро расхаживать по кабинету несколько развинченной походкой подгулявшего биндюжника. Галстук, телепающийся на его плече, едва поспевал следом.
– Я хотел сказать: питание. Всякие там калории, белки с углеводами…
– Совсем тупой или прикидываешься? – Дубов замер как вкопанный. – Что я, родную дочь обеспечить не в состоянии?
– Зачем же тогда ей в приемной отираться? – не унимался я.
– Да это так просто, шутки ради. Озорничает Ириша. – Дубов расцвел в улыбке и заговорил тем приторным тоном, который принят у родителей, рассказывающих о проказах своих детишек: – Является ко мне как-то поп в рясе. Представляется здешним архангелом и…
– А не архиереем? – предположил я.
– Какая разница? Ты не перебивай, а слушай сюда! – Дубов нетерпеливо прищелкнул перед собой пальцами и продолжил повествование: – В общем, предлагает мне поп этот в восстановлении храма поучаствовать. Как тут откажешь? Святое дело. Я его из кабинета в приемную выставляю, чтобы у него крыша не поехала, пока я буду при нем банкноты отсчитывать. А в приемной Ириша… – Дубов еле сдерживался, чтобы не расхохотаться раньше времени. – Поп глазами: хлоп! Готов. Стал Иришу в попадьи клеить. Житие, мол, у него без бабы тяжкое. Она ему: говорят, священники кастрированные все, чтобы от благих помыслов не отвлекаться… Он: поклеп!.. Ириша: ладно, проверим. – Тут рассказ прервался первым прорвавшимся наружу прысканьем. – В общем, когда я на шум вышел, поп об стены головой бился! Ириша ему рясу задрала и – о-хо-хо! – на голове узлом завязала. Попляши, святой отец! Верхняя половина как в мешке оказалась, а штаны с трусами – и-хи-хи! – до щиколоток спущены. Мальчики мои обхохотались. Поп целый час выход искал, пока с лестницы не загремел – у-ху-ху… – Наткнувшись на мой взгляд, Дубов вдруг стал серьезен, как перед телекамерой. – Учти, писатель, – сказал он, недобро прищурившись, – эта история не для широких масс. Быдлу нужна вера. Церковь нуждается в быдле. Умный политик этим пользуется. Я ведь денег этому попу все-таки дал. И на храм, и на лечение переломов. Он в обиде не остался.
– Еще бы! – воскликнул я. – Такая честь! Подачку из рук избранника народа получил, с его любимой дочерью пообщался. Она у вас, оказывается, шалунья. Жаль, у меня в молодости такой подружки не было. Уж я бы ей показал пару-тройку веселых приколов! Это ей не со священником развлекаться!
По мере того как звучала моя едкая тирада, лицо Дубова менялось к худшему, словно у него вдруг приключилось прободение язвы. Это означало, что внутри него произошло полное нарушение кислотно-щелочного баланса и душевного равновесия. Именно этого я и добивался. Оскорбленный в лучших чувствах папа Вова вполне мог выставить меня взашей и поискать себе другого придворного биографа, посговорчивей. Существовала также вероятность немедленной расправы надо мной, но была она мизерной, поскольку в Дубове сохранялось слишком много качеств шута горохового, чтобы считать его законченным деспотом. Итак, какую же кару он выберет для меня: позорное изгнание или казнь?
Не последовало ни того, ни другого. Посуровев до некоторого сходства со своими каноническими изображениями на плакатах, Дубов медленно процедил:
– Жалеешь, значит, что не познакомился с Иришей раньше? Что ж, это дело поправимое. Вот кликну ее сейчас и велю тебя тоже без штанов оставить. Гонору сразу поубавится.
Не знаю, какую там он кнопку нажал, а может быть, Ириша слушала наш разговор по громкой связи, но в кабинете она возникла незамедлительно. Сравнить ее с чертиком, выскочившим из табакерки, не позволяли лишь монументальные габариты.