Жак Отважный из Сент-Антуанского предместья (ил. И.Кускова)
Шрифт:
Её не поразило ни то, что на улице непривычно людно, ни то, что толпа непрерывно растёт. Теперь люди шли уже не только вдоль домов, но заполняли всю мостовую. Из дома, где жила Эжени, тоже выбежали несколько человек. Среди них Эжени узнала тётушку Мадлен.
Тревожно зазвонили колокола сначала только нескольких церквей. К ним присоединились понемногу все остальные. Их звон превратился в мощный набат. А голоса людей слились в сплошной гул:
— На Бастилию!..
Это слово всколыхнуло в памяти Эжени уснувшие воспоминания, и в возбуждённых криках «На Бастилию!» она почувствовала
В раздумье она подошла к шкафу, вынула с полки кучку косынок, тщательно перебрала их и выбрала кружевную, нарядную… Затем, так же не спеша, вытащила из вазы цветок, розовую гвоздику, кокетливо воткнула его в причёску.
— Будь умницей, Габи! — обратилась она к сороке, но та наклонила голову набок, серьёзно посмотрела на неё своими бусинками-глазами и что-то пропищала.
Эжени была склонна понимать сороку так, как ей самой того хотелось.
— Ты не хочешь оставаться дома, Габи? Ну что ж, полезай! — Эжени присела на пол, и Габи привычным движением вспорхнула к ней на колени. Эжени взяла сороку на руки, как ребёнка, спустилась по лестнице и оказалась на улице.
Почти полдороги к Бастилии Эжени продвигалась беспрепятственно. Но чем дальше, тем труднее становилось идти. Несколько раз её предупреждали доброжелательные люди:
— Поверните назад, мадам! Там не место женщине!..
Эжени была не единственной женщиной в толпе. Но другие сопровождали своих мужей, отцов, братьев и сыновей или шли группками. А Эжени шла одна, ни с кем не заговаривая, никого не замечая. Да и что-то в её старомодном наряде и манерах отличало её от всех.
Обычно она боялась шума, скопления людей, лошадей, фиакров. Она привыкла быть одна и сторонилась людей. Но тут она не испытывала страха. Напротив, её словно подгоняло какое-то любопытство, ей хотелось увидеть, что будет дальше. И она старалась не отставать от других.
В конце Сент-Антуанской улицы, когда прямо перед её глазами выросли башни Бастилии, Эжени не могла пройти, так густа была собравшаяся здесь толпа.
— Назад! Назад! — крикнул ей какой-то солдат, грубо схватив её за руку. — Дальше идти нельзя!
Простодушно улыбнувшись, Эжени встала в театральную позу. Одной рукой чуть приподняла краешек юбки, другой крепко прижала Габи к груди и вдруг запела свежим, звонким голосом куплет, который когда-то напевал её возлюбленный Фирмен:
Ну и дела во Франции прекрасной, Здесь можно дурой быть из дур И всё же править государством… Пример — маркиза Помпадур!Хотя прошло уже двадцать пять лет с тех пор, как умерла маркиза Помпадур, куплет Эжени имел неожиданный успех.
— Ай да забавница! Ай да песенка! Спой-ка ещё раз, красотка!
Эжени не заставила себя просить дважды. Разрумянившись от удовольствия, она повторила свой номер ещё более задорно и выразительно.
Стараясь не отставать от других, она порой ускоряла шаги, а иногда и просто бежала. Было нестерпимо жарко. Вынув кружевной носовой платочек, она кокетливо обмахивала им своё разгорячённое лицо.
Эжени Лефлер было невдомёк, что именно здесь, неподалёку от неё, разворачиваются великие события 14 июля.
Глава двадцать седьмая
14 Июля
Что-то должно свершиться. Что именно, никто не знал. Но разве можно усидеть дома? На улицу! Скорей на улицу, вместе со всеми! Ждали только сигнала.
Ждали сигнала и Жак с Шарлем.
В ночь на 14 июля они условились не спать, дежурить в городе и не возвращаться домой, пока они могут быть хоть чем-нибудь полезными для общего дела.
Вечером, уже договорившись с Шарлем о встрече, Жак решил попрощаться с Бабеттой. Разговор, который произошёл между ними после смерти Бианкура, сблизил их, и теперь Жаку казалось невозможным не поделиться с Бабеттой тем, что было самым важным для него в эту минуту: он будет участвовать в событиях, которые вот-вот разразятся.
Бабетта мыла на кухне посуду. Жак остановился на пороге и загляделся на неё. Что бы она ни делала, ему всё нравилось в ней, каждое её движение. Длинными пальцами она легко касалась чашек, взмахивала рукой, вытирала их и легко ставила на полку.
Он забыл, что хотел ей сказать, наверное, какие-то торжественные слова, соответствующие важности наступивших тревожных дней. Вместо этого он произнёс просто:
— Я хочу попрощаться с тобой, Бабетта… Я иду на улицу… Кто знает… — И пока Жак произносил эти отрывистые слова, он успел задумать: «Если Бабетта назовёт меня “братцем”, значит, она не любит меня».
Бабетта опустила чашку на стол.
— Будь осторожен! Мало ли что может случиться.
В её синих глазах затаилась тревога.
— Дай мне на счастье руку! — попросил Жак, а у самого сердце взволнованно забилось. Сейчас сна скажет: «Братец!»
Но Бабетта опять этого не сказала.
— Будь осторожен, Жак… милый Жако!
Жак завладел обеими руками Бабетты, уткнулся в её мягкие ладони пылающим лицом.
В это время, откуда ни возьмись, появилась Виолетта. Она насмешливо оглядела отпрянувших друг от друга Жака и Бабетту и протянула:
— Чем ты здесь занят, братец?
Она намеренно произнесла слово «братец» тем певучим голосом и с той же интонацией, как произносила Бабетта.
— Помогаю Бабетте!
И Жак стремительно выбежал из кухни, опрокинув по дороге кочергу и щипцы для угля, прислонённые к стене.
Позади он услышал весёлый девичий смех. Это смеялась не Бабетта.
Друзья бродили по городу, прислушиваясь к тревожному звону церковных колоколов. С каланчи Ратуши раздавался набат.
На каждом шагу Жак и Шарль сталкивались с патрулями городской милиции. Постоянный комитет составил их из зажиточных горожан. Но парижской бедноте это казалось недостаточным. И наряду с отрядами милиции шли отряды людей из народа, одетые как придётся, вооружённые чем попало: музейными ружьями, алебардами, шпагами, и это вынужденное разнообразие оружия не вызывало ни у кого усмешки.