Жало белого города
Шрифт:
Подъехав к бескрайней тюремной парковке, я занервничал и принялся стучать пальцами по рулю.
«Брось свои глупости, ты уже взрослый», – упрекнул я себя. Просмотрел рекомендации, как избежать влияния манипуляторов и эгоманов, которыми нас снабдили в академии Аркауте.
Показал свой жетон офицеру у входа, круглолицему типу с плотно прижатыми к черепу ушами, и потребовал встречи с директором отдела уголовного розыска, чтобы сообщить ей о случившемся.
– Идите в коммуникационный модуль, – сказал тип, увидев мое имя и заглянув в свой список. – Заключенный Тасио Ортис де Сарате ждет вас в зале номер три.
Я удивился, но виду не показал. Вышел из главного здания и зашагал в указанном направлении.
Я миновал зеленый коридор,
Я повернулся и взялся за ручку двери, чтобы выйти вон. И тут услышал, как костлявые пальцы барабанят по стеклу. Я поднял голову. Заключенный манил меня пальцем, указывая, чтобы я взял телефон с полочки из нержавеющей стали и занял свободный стул, в точности такой, как его.
– Чего тебе, лист бумаги? – спросил я, хотя знал, что мой голос не проникнет за толстое стекло.
Так и не присев, я взял телефонную трубку и поднес к уху; носки моих ботинок все еще были повернуты к дверям, чтобы поскорее уйти.
– Кракен… – прошептал хриплый голос; этот голос пронзил мой разум, как пуля, парализовав память.
На несколько секунд я превратился в статую, забыв даже дышать. Тасио тем временем поднял свой безумный взгляд и уставился на меня в упор.
Невозможно было соединить образ красивого и успешного мужчины, который хранился в моей памяти, с этим человеческим отрепьем. Тасио исполнилось сорок пять, но заключенный, которого я видел перед собой, казался намного старше. Сказать, что старость его испортила, было бы слишком поверхностно – этот Тасио был грубой пародией на заключенного американской тюрьмы. Костлявый наркоман с сальными патлами, кое-как забранными в хвост. Усы в форме перевернутой подковы, дикие и неуместные, будто бы только что из семидесятых, выглядели жуткими и комичными одновременно.
Нет, вру: все это выглядело пугающе.
Этот тип явно был не в себе. Вид у него был просто дикий. Как будто двадцать лет объезжал диких лошадей или что-нибудь похуже.
«Что с тобой сделала жизнь, парень?» – это было первое, о чем я подумал.
Непонятно, по какой-то причине эти слова вылетели из меня сами. Так бывает с пьяным или ребенком, которые не лгут.
– Что с тобой сделала жизнь, парень? – услышал я сам себя, будто под гипнозом.
Я сжал веки, когда понял вдруг, что уже поздно. Ничего себе начало…
– Именно это мы и попытаемся исправить, Кракен. То, что со мной сделала жизнь… – неторопливо проговорил он. Его слабый и какой-то замогильный голос врезался мне в барабанную перепонку и оцарапал ее.
Его медлительная речь действовала как героин; возможно, этот новый голос, на несколько тонов ниже того, что я помнил, был результатом многолетнего курения.
Тасио глубоко затянулся, спокойно выдохнул сигаретный дым и некоторое время возился с одной из пачек черного табака, лежавших с его стороны на железной полке. У него оставалась еще одна пачка, нераспечатанная. И две пепельницы. Да, именно две.
Он жестом предложил мне присесть, и наши отражения в толстом защитном стекле накладывались друг на друга подобно двойной голограмме.
– Ладно, – вздохнул я. – Давай сразу к делу. Почему ты меня позвал?
– Я очень обеспокоен, – произнес он наконец после молчания, длившегося, казалось, целую вечность. – Я выхожу через пару недель в тюремный отпуск [14] . Если преступления продолжатся, убийца найдет способ снова меня подставить.
– Подставить тебя? Но пока ты в тюрьме, как кто-то может тебя подставить?
14
В испанской пенитенциарной системе существует несколько видов тюремных отпусков в зависимости от тяжести преступления. Предполагается, что такие отпуска должны помочь с адаптацией после выхода из тюрьмы. Как правило, право на тюремный отпуск дается по истечении четверти срока наказания или в экстраординарных случаях (смерть близкого, тяжелая болезнь и т. д.). Во время такого отпуска заключенный носит браслет на ноге и находится под наблюдением правоохранительных органов, но в остальном может несколько дней провести как обычный житель города, а затем должен снова вернуться в тюрьму.
– Не притворяйся – ты думал об этом, как и вся Витория, на протяжении последних часов. Вы думаете, что я подстрекатель. Вот почему я тебя позвал. Если я помогу тебе его поймать, Витория примет меня обратно.
– Примет тебя обратно? – недоверчиво повторил я. – После того, как ты убил восьмерых детей-виторианцев? Ты понимаешь, что говоришь?
Тасио вновь посмотрел на меня потерянным взглядом. Помолчал, словно отвечать на мой вопрос не имело – смысла.
– Бесполезно убеждать тебя в том, что я невиновен в совершении первых восьми убийств. Знаю, в твоих глазах я обречен. Как и в глазах всего человечества. В первые годы я пытался, пытался изо всех сил. Для суда я нанял лучшую защиту, которую только имел возможность оплатить, но этого оказалось недостаточно. Затем, когда приговор был окончателен и меня посадили в Нанкларес вместе с другими заключенными, с теми чиновниками… Все вы меня осудили. Мне было сложно убедить себя в том, что ничего уже не поделаешь, что правда никого не интересует. Только факты: виновный сел в тюрьму, и убийства прекратились. Но я был как одержимый: мне нужно было понять, как случилось, что в течение нескольких часов люди, которые еще вчера просили у меня автографы, начали меня ненавидеть. Я занялся криминалистикой, изучал психологию убийц, судопроизводство, поднял дела о серийных убийцах. Затем пристрастился к детективам и пересмотрел все то немногое, что сумел достать в тюрьме. Полюбил черные сериалы. Я начал понимать, что реальность и вымысел – братья-близнецы что они питают друг друга. Во всех этих историях есть план, завязка и развязка, герой, противоборствующие силы, союзники, враги, испытания… и подстрекатель. О чем я сейчас говорю? Эй, Кракен? О вымысле или реальности?
– Поэтому ты стал сценаристом…
– Я обнаружил, что неплохо разбираюсь в структуре истории. Она напоминает строительные леса. Остается только украсить здание, не так ли? Дело в том, что я выхожу на свободу через пятнадцать дней, и все это для меня очень плохо. Вот почему я хочу, чтобы мы помогли друг другу.
– И как ты собираешься мне помогать? Будешь расследовать это новое преступление, не выходя из тюрьмы?
– Видишь ли, у меня есть преимущество, о котором ты пока даже не подозреваешь. Я знаю, что не я подстрекатель убийцы, и знаю, что не был убийцей двадцать лет назад, поэтому сосредоточусь на том, кто мог это сделать. Однако для тебя я виновен в первой серии убийств, и сейчас ты вынужден будешь исследовать мой круг, чтобы исключить или, наоборот, подтвердить мое участие в качестве подстрекателя тех, кто пришел мне на смену. Это отнимет у тебя драгоценное время. Даже не сомневайся: убийце это только на руку.
«Договорились, Тасио. Давай сыграем в твою игру. И посмотрим, куда все это приведет».
– Предположим, вопреки очевидному, я тебе поверю, – сказал я в трубку, которая обжигала мне ухо. – Ты не был убийцей, тебя подставили, в точности как ты указывал в своих первых заявлениях…
– Ага, – кивнул он и махнул рукой с сигаретой, приказывая мне продолжать.
– Скажи, ты считаешь, что прошлые убийства совершил один и тот же человек?
– Я не видел фотографии. Можешь как-нибудь мне их показать.
– Не валяй дурака, Тасио, – перебил я его.
– Ладно. – Он откинулся на спинку своего черного пластмассового стула. – Итак, сейчас я достану археолога из чемодана. Первые убийства были теснейшим образом связаны с хронологией Алавы. Дольмен у Ведьминой Лачуги: энеолит, пять тысячелетий назад. Дети были новорожденными младенцами. Как в первые века человечества. Улавливаешь параллель?
Он имеет в виду, что преступник издевался? Что его мозг настолько извращен?
– Да, Тасио. У меня было двадцать лет, чтобы это понять. У меня и у всей страны.