Жало Скорпиона
Шрифт:
Божественная музыка, льющаяся из колонок, настроила Кристину на лирический лад.
— Артур, ты мне никогда не рассказывал про своих родителей, — сказала она. — Можно подумать, что тебя в эту жизнь сказочный аист принес в плетеной корзинке.
— В плетеной? — рассеянно переспросил он. — Да, в сказках детей приносят в дом аисты в плетеных корзинках...
— Я в это верила до четвертого класса. Потом… Случайно увидела на даче в кустах, как взрослые дядя и тети делают на самом деле детей, — улыбнулась она.
Он какое-то время молча смотрел на смутно вырисовывающееся на темно-палевом фоне высокого окна ее красивое лицо. Синих глаз не было видно, как и губ. Захотелось встать и включить свет, но побоялся нарушать сказочную эту сумеречную
— Если не хочешь, то не рассказывай, — неправильно истолковала его молчание Кристина.
— Бога ради, если тебе это интересно, — улыбнулся он.
— Все, что касается тебя, мне интересно.
— Нет у меня родителей, — сказал он.
— Как нет? — изумилась Кристина. — Ты мальчик из пробирки? Или тебя, как Франкенштейна, создали?
— Я вижу, на тебя этот фильм произвел сильное впечатление, — улыбнулся Артур. — На днях по пятому Петербургскому каналу показывали этот мрачноватый фильм про человекообразное чудовище, сотворенное назло людям ученым в тайной лаборатории.
— Ты, Артур, весь соткан из тайн или просто дурачишь меня, — ее голос прозвучал из сгущавшегося сумрака обиженно.
— Я своих родителей никогда не видел и ничего про них не слышал, — продолжал он. — Я — подкидыш. Если и существует здесь какая-то тайна, то меня в нее не посвятили.
И он скупо поведал свою историю, о которой мало кому рассказывал, потому что эта история напоминала главу из старинных романов, когда поутру служанки находили на крыльце особняков корзинки с подкинутыми под дверь младенцами. Туда иногда клали записку с именем ребенка. Пятимесячного мальчика подбросили весной 1962 года не в корзинке, а в детской коляске и без всякой записки.
И не под дверь дома, а оставили коляску на гранитных ступеньках хорошо известного питерцам Большого дома на Литейном, 4. Наверное, это событие и определило всю дальнейшую судьбу Артура Князева. Ранним утром обнаружил коляску генерал из Комитета государственной безопасности. Сделав нагоняй постовому милиционеру, дежурившему на улице Каляева, генерал самолично вкатил коляску в лифт, а потом в свой кабинет, обитый дубовыми панелями. Может, генерала поразило, что светловолосый мальчуган не плакал, лишь таращил на него большие голубоватые глазенки и показывал в улыбке беззубые розовые десны. Он даже не обмочился, когда его извлекли из коляски и положили на черный диван в кабинете генерала, а когда тот нагнулся над ним, ребенок ухватился за его большой палец и, курлыкая, как голубь, долго не отпускал. Наверняка генерал любил детей, иначе с какой бы стати ему катить коляску в свой кабинет? Да и палец, цепко зажатый в розовом кулачке мальчика, он не сразу высвободил... Короче говоря, в тот летний день была небольшая суматоха в Большом доме: появилась женщина-врач, помощник разыскал по телефону детское учреждение, которое принимало подкидышей и сирот. Сделал ли генерал пометку в своем настольном календаре или нет, неизвестно, тем не менее он несколько лет интересовался судьбой подкидыша. И перед отъездом в Москву — генерала перевели туда с повышением — он на черной «Волге» с антеннами заехал в детдом попрощаться с пятилетним и очень серьезным мальчиком, которого назвали Артуром Князевым. Русоволосый глазастый мальчик с тонкими чертами лица спросил его:
— Ты мой папа? И у меня есть мама?
— Тебя здесь не обижают? — поинтересовался генерал.
— Нам воспитательница читает книжки: у всех мальчиков и девочек есть папы и мамы, даже у разных зверюшек, а у нас здесь, в детдоме, ни у кого нет папы и мамы. Почему так?
Что мог ответить суровый, прошедший Великую Отечественную войну генерал? Он повидал на своем веку немало сирот, беспризорников, в их полку на фронте любимцем всех солдат и офицеров был чем-то похожий на Артура десятилетний пацан, ставший сыном полка, мальчишка был награжден орденом Красной Звезды и несколькими медалями... Сейчас он в звании подполковника преподавал в Ленинградском суворовском училище, что на Садовой улице. И именно туда из закрытого детдома направился на «Волге» генерал. Он рассказал бывшему сыну полка о мальчике в детдоме, попросил хотя бы изредка навещать его, а когда дорастет до младшей группы — принять
А не наткнись генерал в 1962 году на гранитных ступеньках управления на коляску с подкидышем, возможно, судьба мальчишки и сложилась бы совсем по-другому. Уж не ощущал ли генерал вину? Не могло быть случайностью, что коляску с сиротой оставили именно у Большого дома. Не приложили ли руку его сотрудники тех далеких лет, воспитанные на жестоких традициях Дзержинского и Лаврентия Берии, к устранению родителей большеглазого мальчика? Тогда ведь это еще нередко случалось... А фамилию, имя и отчество он получил от заведующего специальным детским домом, почему-то уверовавшего, что попавший к нему по высокому распоряжению генерала мальчик был благородного происхождения. Да это и по его лицу, осанке было заметно. Порода-то, она всегда видна.
С генералом Артур Князев еще не раз встречался в Москве, когда учился в Академии КГБ, которую в те годы тот возглавлял. Был и на его похоронах в столице.
— И ты никогда не сожалел... — после долгой паузы произнесла Кристина, но он перебил:
— Только в раннем детстве я переживал, что у меня нет родителей, а потом — нет. Никогда. Может, потому, что насмотрелся, как живут многие семьи: скандалы, пьянство, побои... Уж лучше жить в детдоме, чем с родителями — пьяницами, наркоманами, хулиганами. Это неправда, что все воспитанные без родителей дети — несчастные сиротки! Ко мне всегда относились в детдоме, в суворовском училище, в академии как к личности, самостоятельному человеку. И я сам формировал себя, вырабатывал характер. И перед моими глазами никогда не было дурных примеров... Было время, когда я думал, что генерал — мой отец или, по крайней мере, знает, кто были мои родители...
— Были? — удивленно округлила глаза Кристина.
— Иначе бы с какой стати я оказался в коляске на ступеньках Большого дома? В те времена многие, попавшие туда, уже не возвращались...
— Наши судьбы, Артур, в чем-то схожи,— стала рассказывать Кристина. — Я и при живых родителях росла сиротой... Мои родители, сколько я себя помню, жили как...
— Как кошка с собакой, — подсказал Артур.
Она какое-то время смотрела на него, но лицо Князева тоже скрывал сумрак.
— И все-таки в тебе, дорогой, живет обида, — произнесла она. — А теперь больше не перебивай меня, ладно? Да, они жили плохо, это я стала понимать, когда пошла в школу. Отец мой ученый, занимался в научно-исследовательском институте разработкой наших первых ЭВМ.
— Надо же, ты пошла по стопам отца! — не удержался и перебил ее Артур.
— В таком случае твой отец, наверное, был военным?
— Я молчу, извини, — покаянно сказал он.
— Мама преподавала в военном училище русский язык и литературу. Разошлись они, когда я поступила в Политехнический институт. Я думаю, они специально дотянули до этого момента. Буквально через год папа женился на аспирантке, а мама вышла замуж за преподавателя училища. Училище закрыли в девяностых годах, и мама уехала с мужем в Киев, теперь присылает на праздники поздравительные открытки. Муж у нее — украинский националист, пролез в сейм или там в какую-то Раду. Выступает против союза Украины с Россией. С отцом тоже редко вижусь — у него семья, дочери-близнецы. Как-то признался, что с ужасом вспоминает жизнь с моей мамой, а теперь вполне счастлив. Я рада за него, но хожу к ним в гости редко, тем более что отец не разделял взгляды моего мужа: поверил демократам, голосовал за них...
— А сейчас? — подал голос Артур.
— Посыпает голову пеплом и кричит, что нас всех самым подлым образом обманули жулики и проходимцы!
— Все делает ЭВМ?
— Преподает в частном колледже, там учатся и обе его дочери.
Артур встал, включил свет, задернул на окнах шторы. Проходя мимо, качнул кресло-качалку, и ноги Кристины оказались на уровне его груди. Он подхватил ее и понес к тахте, но Кристина сказала:
— Мне что-то захотелось выпить! Отпусти меня, я уже приготовила фарш и сейчас сделаю котлеты, поджаристые, какие ты любишь.