Жан-Жак Руссо. Его жизнь и литературная деятельность

Южаков С. Н.

Цивилизация предстает перед нами в истории двуликим Янусом, поворачивающимся к человечеству то одной, то другой стороной. И человечество то преклоняется перед благодеяниями цивилизации, славословит ее успехи и завоевания, ожидает от нее спасения и избавления, то, напротив, с ужасом и отвращением видит, как страшная мощь цивилизации вооружает насилие и неправду, топчет справедливость, унижает униженного, оскорбляет оскорбленного, поддерживает тиранию, плодит деморализацию, вырождение, одичание!.. В XVIII веке во Франции цивилизация была обращена к человечеству своей благодетельной стороной. Враги цивилизации во Франции, феодальные и клерикальные классы, были вместе с тем врагами народа. Их привилегии, порабощение ими народа, неправые монополии, произвол и необузданные насилия – все это взывало к человеческой совести, но те же классы цепко держались за невежество и суеверия, находя в них опору для своего владычества. Просвещение и даже национальное обогащение их смущали и возбуждали против себя. Немилосердные поборы, драконовские стеснения национального труда шли во Франции XVIII века рука об руку с гонениями на просвещение, с такими же драконовскими стеснениями мысли и слова. Народ, средние классы, просветители одинаково терпели от одного и того же неправого господства, от насилия и владычества тех же феодально-клерикальных классов. И деятели Просвещения первыми самоотверженно выступили на борьбу с несокрушимой, казалось, силой. Вольтер, Монтескье, Дидро, Д'Аламбер, Кене, Тюрго, Гельвеций, Кондильяк, Бюффон, Лавуазье, Кювье, Биша и многие другие – вот длинный ряд знаменитых деятелей, поднявших эту тяжелую и опасную борьбу во Франции и создавших великую литературу Просвещения вместе с ее славнейшим памятником – колоссальной «Энциклопедией» – трудом, до того беспримерным.

Проповедуя просвещение, распространяя его, расчищая путь для свободного развития цивилизации,

подавленной своекорыстием и деспотизмом господствующих классов, энциклопедисты искренно верили, что тем самым они расчищают путь и для общего счастья, для народного блага и свободы. Просвещение и цивилизация были для них синонимами прогресса, непременным условием народного блага. Цивилизация тогда скрывала от мира свою другую сторону. Литература Просвещения ее не разглядела… Руссо заметил эту обратную сторону, указал ее и со свойственной ему страстностью восстал против цивилизации. Деятели литературы Просвещения сначала изумились и, по-видимому, полагали, что красноречивое нападение Жан-Жака на цивилизацию есть лишь приступ, искусный маневр. Они ждали затем иных речей, которые тем выше вознесут благодеяния культуры. Чувствуя в Руссо врага врагов своих, врага всякого неправого господства, они не могли и представить себе возможность искреннего порицания им цивилизации. Или маневр искусного полемиста, или бред сумасшедшего, или корыстное лицемерие: ничего другого они не могли видеть в идеях Руссо. И когда убедились, что это отнюдь не маневр со стороны Руссо, что Руссо является самым опасным и талантливым врагом их идей, они тем с большей энергией, можно сказать с яростью негодования, восстали против неожиданной и непредвиденной ереси. А убедиться в истинном значении и направлении литературной деятельности Руссо им пришлось очень скоро. Раз начав борьбу, Руссо быстро развертывал силы, быстро и неудержимо завоевывал умы и выбивал с их позиций все недавние непререкаемые авторитеты прогрессивного общества.

После поразившей и смутившей многих диссертации «О влиянии наук на нравы» Руссо выступает с рассуждением «О причинах неравенства в человеческом обществе». Страстная критика неравенства здесь идет рука об руку с не менее страстными обвинениями цивилизации, являющейся его главной причиной. Серьезные умы среди энциклопедистов уже задумались над направлением этой новой силы, и Дидро уже попробовал остроумно и мягко отпарировать удары, стараясь направить их на общих врагов. Второстепенные умы просветительного направления не соблюдали такой осторожности и своими слабыми, хотя и резкими нападками вызывали лишь победоносный отпор со стороны Руссо. Эта полемика все яснее вырисовывала точку зрения Руссо, все сильнее отделяла его от литературы Просвещения, все более покоряла мыслящую публику, особенно молодежь. «Новая Элоиза» явилась новым, необычайно могущественным нападением. Эта трогательная история любви молодых людей, одинаково достойных и одинаково стремящихся друг к другу, фатально кончается несчастьем для них и для всех окружающих. Причина несчастья – в условиях, созданных цивилизацией. Природа дала все для счастья героев и для того, чтобы они могли и вокруг себя изливать счастье и радость. Цивилизация же с ее противоестественными учреждениями, с ее искусственными чувствами, с ее условными правилами и обязанностями кассировала все эти дары природы и из блага породила зло, из счастья создала несчастье, без вины осудила, унизила, обездолила людей, достойных самого лучшего! Эта потрясающая драма произвела ни с чем не сравнимое впечатление. Пламенные страницы высокого красноречия, всюду разлитая гуманная сердечность, тонкая обрисовка действующих лиц, влагаемые в их уста слова глубокой и высокой страсти, редкие художественные достоинства романа – все соединилось, чтобы доставить ему неслыханный успех, а его автору – невиданное дотоле могущество (и могущество одною силою убежденного слова). Вожди литературы Просвещения поняли необходимость взять борьбу в свои руки из неумелых рук второстепенных писателей. Сам Вольтер вмешался в полемику, но Руссо, как бы не давая опомниться своим противникам обоих фронтов, выпустил одно за другим почти одновременно два важнейших своих сочинения.

Это были «Общественный договор» («Contrat Social») и «Эмилъ». В первом доктрина Руссо получила свою окончательную догматическую форму. Верховное право народа (souverainet'e du peuple) и демократическое равенство были основными принципами этой доктрины. Естественное, для всех одинаковое и равное, право личности являлось санкцией доктрины, устранявшей все прежние санкции: и божественное благословение, и давность, и пыльные пергаменты, и даже интересы нации, блага просвещения. Все это стушевывалось перед естественными правами человека и суверенитетом народа, то есть собрания личностей, добровольно вступивших в общественный договор. Простота принципа, его прямолинейная логика и его независимость от каких бы то ни было заветов старины, так же как и от рамок цивилизации, изумили мир – очаровали одних, озлобили других. «Эмиль» был как будто для того написан, чтоб довести это очарование до энтузиазма, а это озлобление – до белого каления. Человечество не видело книги, которая с чарами художественного творчества и тонкого ума соединяла бы столько беспощадной и обаятельной критики самых основ того, что почиталось краеугольным камнем просвещения и цивилизации. Тот же «Эмиль», с другой стороны, не оставлял камня на камне от той школы, от той семьи, от той системы общественного и домашнего воспитания, которые были освящены авторитетом католической церкви и поставлены под охрану законов французского государства. Выход «Общественного договора» и «Эмиля» явился сигналом для начала гонений на Руссо со стороны правящих классов и страстной полемики между ним и вождями литературы Просвещения. Вольтер стал во главе этого похода.

Большой исторический интерес представляет это единоборство двух величайших писателей XVIII века. Если Вольтер развернул в этой полемике всю силу своего едкого, язвительного, бесподобного остроумия, то, с другой стороны, и Руссо оказался на высоте и волновал сердца высоким красноречием и широкой гуманностью. Переходя с места на место, отовсюду гонимый, всюду преследуемый, Руссо то там, то здесь разбивал свой временный лагерь и продолжал борьбу. Из Невшателя он написал «Lettres de la Montagne» [1] , эту страстную филиппику против своих противников обоих лагерей. В Англии начал «Confessions» [2] —беспощадное самообличение и такое же беспощадное бичевание своих врагов. Борьба эта занимала историков литературы и с точки зрения художественной красоты знаменитого турнира, и по существу спора. С обычной ловкостью весь спор Вольтер разделил на ряд отдельных эпизодов, в которых по отдельности фернейский философ был зачастую более прав, нежели его странствующий, гонимый, больной физически и душевно противник. Но за деревьями отдельных эпизодов немногие разглядели лес основного вопроса: точно ли в развитии культуры и заключается вся задача и весь интерес человечества? Точно ли культура всегда благодетельна и ведет человечество к добру и правде? Точно ли программа, провозглашенная литературой Просвещения, есть программа народного блага и справедливости? Не просмотрели ли ее славные авторы существенной стороны культурного развития? И не указал ли Руссо на этот просмотр своей страстной проповедью против неправд цивилизации? Потому-то вокруг Руссо и теперь кипят страсти, волнуются сердца, раздаются благословения и проклятия… Его идеалы, его идеи еще и теперь – факторы современной истории, и задумчивый, меланхолический Жан-Жак еще участвует в развитии современных событий. Вольтер, Монтескье, Дидро, Кене, восстав против феодального господства и клерикальной опеки, полагали служить интересам народа, который был угнетаем этим господством и деморализуем этой опекой. Они успели подготовить ниспровержение этого строя, но вместе с тем подготовили для народа новых господ и новых опекунов, подготовили торжество плутократии. Вся политическая философия Руссо есть протест против такой эволюции. Более всякого другого оказав содействие ниспровержению старого порядка, Руссо, один из немногих, не только не положил ни одного камня в фундамент здания буржуазного господства, но даже подготовил борьбу и с этой новой формой общественного неравенства и народного порабощения. Принцип личности как верховный критерий доктрины и идея народа как добровольного, сознательного единения личностей являлись в течение всего XIX века руководящими во всех движениях французской и вообще западноевропейской демократии. Таков громадный исторический интерес биографии Руссо, но и чисто биографический, психологический интерес должен быть здесь упомянут, чтобы читатели могли лучше ориентироваться в этом кратком биографическом очерке. Наследственность, особенности воспитания, болезненная организация наделили эту замечательную личность каким-то внутренним противоречием, двойственным характером. С одной стороны, несомненная широкая гуманность, благородство, сердечная доброта, бескорыстие, порой самоотвержение и глубокая

искренность, составляющие основу этой симпатичной натуры. С другой стороны, подозрительность, порой совершенно недостойная недоверчивость, странная неблагодарность, порывы беспричинной любви и ненависти, наконец, прямо предосудительные поступки, самым трагическим образом сталкивающиеся с вышеозначенными преобладающими благородными чертами характера. В последний период жизни Руссо страдал душевной болезнью, как теперь доказывают некоторые психиатры. Эта болезнь, развившаяся на почве наследственности, воспитания, тягостной молодости и жестоких гонений в зрелом возрасте, и может, по-видимому, объяснить внутреннее противоречие и двойственность характера. В нашем изложении мы постараемся по возможности оттенить оба этих душевных процесса: здоровый, позволивший нам во весь рост наблюдать благородную фигуру великого мыслителя и подаривший человечеству драгоценные плоды его умственного гения; и болезненный, темными узорами проступающий на этом светлом фоне. Одно время, в эпоху полного развития сил и таланта Руссо, эти тени совершенно исчезли в волнах света благородного творческого гения, но затем снова появились к концу жизни, полной тяжелых и горестных испытаний.

1

«Письма с горы» (фр.).

2

«Исповедь»

Глава II. Подготовительный период

Предки и родители Руссо. – Женева. – Рождение и первоначальное воспитание. – Первые проявления духовной жизни. – Разлука с отцом. – Школа в Боссе. – Добрые семена. – Злое семя. – Раннее пробуждение чувственности. – Неправое наказание. – Две любви. – В учениках. – Бегство. – Обращение в католичество. – В лакеях. – Первое пребывание у Варанс. – Странствия. – Идиллия с Варанс. – Самообразование. – Музыка. – Дипломатическая служба. – Тереза Левассер. – Литературные опыты и знакомства.

Жан-Жак Руссо родился в Швейцарии, в Женеве, и происходил из буржуазной протестантской семьи, предки которой переселились из Парижа в XVI веке, в эпоху религиозных гонений во Франции и торжества кальвинизма в Женеве. Громадное большинство граждан этого маленького городка, сделавшегося на долгое время Римом кальвинизма, составляли и поныне составляют потомки подобных же переселенцев из Франции. В начале XIX века перепись граждан Женевы констатировала всего лишь пятьдесят женевских фамилий, принадлежавших Женеве до XVI века. Остальные были французскими выходцами, оставившими отечество в борьбе за новые религиозные идеи.

Такой состав женевского населения наложил особый отпечаток на весь склад жизни города и кантона. Страстная преданность протестантизму, повышенное чувство религиозности, строгие нравы, предписанные кальвинизмом, уживались с наследственной любовью к свободе, нервным, даже беспокойным характером, постоянной заботой о личной независимости… Эти общие черты нервной организации и нравов женевского населения резко выделялись в XVIII веке среди совершенно иного склада жизни и нравов, господствовавших в смежных странах: во Франции, в Италии, в Германии. Подобное различие не могло не отразиться на женевцах, усиливая все их естественные черты, до пределов развивая их особенности. Из такой среды произошел, в таком обществе вырос, под такими влияниями воспитывался Жан-Жак, и даже беглый взгляд на его характер и наклонности обрисовывает перед нами типического представителя этой среды, этого общества и этих влияний – личность, развившую до крайней степени душевные контрасты своих сограждан. То чувствительный, то суровый; то доверчивый, то подозрительный; то веселый, то меланхолический; то идеальный, то чувственный; с болезненным самолюбием, глубоко религиозный, глубоко скептический, способный и на самоотвержение, и на всякое сумасбродство, страстный во всех своих идеях и чувствах, Руссо был результатом длинной эволюции женевского типа, его плодом и его последним могучим итогом и выражением. История родного города воплотилась в Руссо со всеми своими светлыми и теневыми сторонами, со всеми своими заслугами и всей своей виной перед человечеством. В начале XVIII века недавно только завершилась историческая роль Женевы, но город тем более был полон старых традиций и новых общественных плодов. В артериях и венах женевцев текла кровь, наследственно проникнутая душевными контрастами. Вызывающая гордость, свойственная защитникам «святого» дела, соседствовала с кроткой любовью к человечеству, отличающей проповедников этого дела; беспокойная, даже буйная организация наследственных борцов за вольности – с подавленностью душевного состояния последователей сурового и строгого кальвинизма; религиозность, наполнявшая собою всю жизнь многих поколений, – со скептицизмом, вооружившим эти поколения против католицизма… Подобная нервная организация, развитая долгой сознательной историей и осложненная вышенамеченными обстоятельствами, контрастами и тягостями этой истории, была коренной особенностью женевца XVIII века. «Я не был бы женевцем, – замечает в одном месте „Исповеди“ сам Руссо, – если бы бродяжничество не предпочел всем благам оседлой жизни», а в начале XIX века французская статистика констатировала, что среди всех департаментов Франции (тогда Женева входила в состав империи Наполеона I) Женева отличается особенно большим процентом душевных заболеваний!

Эта повышенная нервность и это сплетение душевных контрастов, составлявшие общий характер женевского общества начала XVIII века, были наследованы в полной мере Жан-Жаком, который как великий гениальный женевец, родившийся около этого времени, естественно должен был воплотить в себе все эти черты, всю эту длинную эволюцию, вырабатывавшую своими могучими условиями и влияниями физиологическую и психологическую организацию небольшой замкнутой группы населения. Таким и предстает перед нами Руссо. Фамильные условия, насколько они нам известны, должны были только усилить эту тенденцию. Я уже упомянул, что фамилия Руссо происходила от парижских эмигрантов, переселившихся в Женеву в XVI веке, в эпоху религиозных гонений. Фамилия повторяла, таким образом, историю большинства женевских фамилий. Она должна была обладать и типичными свойствами женевцев. Существуют данные, указывающие, что она обладала этими свойствами в избытке, в размере выше среднего. Отец Жан-Жака, Исаак Руссо, провел значительную часть жизни в странствиях. В молодости, в 1699 году, он судился за ссору, перешедшую в вооруженное столкновение, и был приговорен. То же повторяется в 1722 году. Суровый приговор заставляет его даже оставить отечество. О его странных, полных противоречий отношениях к сыну буду говорить ниже. Мать Жан-Жака, Сюзанна Бернар, красивая и кокетливая женщина, имела в молодости романическую историю, очень мало соответствующую строгим правилам кальвинистов, особенно если принять во внимание, что отец Сюзанны был священником. Родной брат ее тоже имел подобную же историю, за которую даже судился. Две тетки Жан-Жака были оштрафованы по суду за карточную игру в публичном месте в воскресенье. Вооруженные столкновения, романические приключения, карточная игра – конечно, все это не очень много, но не для кальвинистской Женевы конца XVII и начала XVIII века. Здесь это были важные и существенные отклонения от господствующих нравов, обнаруживавшие значительное переразвитие той нервности, которая составляла общую особенность женевского населения. Существуют факты еще более яркие. Двоюродный брат Жан-Жака был помешанным. Его родной брат, Франсуа Руссо, отличался буйным характером, оставил в юности Женеву и пропал без вести. Сам Жан-Жак Руссо, страдавший невралгией, замечает в одном письме, что болезнь эта наследственная в его семье. Вот на такой почве расовой и фамильной наследственности, отягченной повышенной нервностью и патологическими осложнениями этой нервности, явился на свет Божий в Женеве 2 июня 1712 года Жан-Жак Руссо. Его мать заплатила жизнью за рождение сына – этой будущей славы родного города. Мать умерла, конечно, не от здоровья, и ребенок родился слабый и болезненный. Он был без сознания, полумертвый, и только самоотверженному уходу своей тетки он обязан тем, что перенес и пережил эти первые дни своего хрупкого существования.

Первые десять лет жизни Жан-Жак провел в доме отца, на руках отца и тетки, молодой девушки, к которой он сохранил на всю жизнь самые теплые чувства. Добрая девушка как умела ухаживала за племянником, наблюдала за его здоровьем, охраняла от последствий его слабого и болезненного сложения. Ее нежные заботы запечатлелись в чувствительном сердце ребенка и, быть может, еще более содействовали развитию этой чувствительности. Ее безыскусственные песни Руссо со слезами на глазах напевал и в последние годы своей жизни. Немногое могла дать эта девушка своему питомцу, но это немногое было: доброе сердце, справедливость, народная поэзия, музыкальные напевы. Non multa, sed multum. [3] И доброе семя пало на добрую почву любящей, нежной, восприимчивой натуры. Кто может сказать, когда, где проросло оно и каким пышным цветом расцвело в знаменитой жизни славного Жан-Жака? К сожалению, при всем желании не противоречить мнению великого сына, нельзя того же сказать о последствиях влияния отца, беспокойного и беспорядочного Исаака Руссо.

3

Не много, но многое(лат.).