Жанна д’Арк из рода Валуа. Книга 3
Шрифт:
Что за порыв? Самопожертвование, или… что?! Кто был тот другой солдат? И почему он кричал «предатель»? Ведь де Вийо, фактически, девицу спас! Или тот, другой, который де Вийо убил, тоже знал об этой Клод, тоже в неё верил и считал, что Господь спас бы её и так? А может, он решил, что плен для Клод будет страшнее смерти? Или имел указания ни в коем случае девицу не раскрывать?
Как бы ни было, теперь не узнаешь. Но разобраться хочется!
Герцог вдруг поймал себя на мысли, что ему, пожалуй, будет даже интересно, если и эта девица окажется какой-нибудь особенной. Он же потому и затеял эти беседы, и стоял тут целую ночь, чтобы лишний раз убедиться – да, Господь теперь благоволит именно ему! И ему доверяет судьбу и этой войны, и двух грызущихся королевств,
– Кто ты такая? – долетел до потайного окошка скрипучий от усталости голос де Ролена.
– Клод Арк.
– Вы с Девой сёстры?
Короткая пауза и немного неуверенно:
– Можно сказать и так.
– Можно сказать?
Де Ролен посмотрел на окошко. Герцог поднял палец.
– То есть, ты хочешь сказать, что родными сёстрами вы не являетесь, да?
Голос у канцлера ласковый, потому что сейчас он подловит эту девицу! Стоит ей дать утвердительный ответ, как де Ролен тут же спросит, кто же из них – Жанна или сама Клод – является настоящей дочерью господина Арка? И, как только она скажет, что Жанна в их семье приёмыш, можно будет начать выпытывать, каким образом попал к Аркам приёмыш, кто их семью в связи с этим навещал, и, кто и каким образом учил будущую Деву ездить верхом на боевом коне и владеть оружием… А если вдруг эта Клод станет юлить и заявит, что Жанна ей всё-таки сестра, канцлер расскажет, что сама Дева несколько часов назад, на вопрос о родителях, ответила ему только, что росла в доме Арков, не называя их ни отцом, ни матерью. Он вынудит девицу признаться во лжи, сменит ласковый тон на суровый и, опять же, начнёт расспрашивать о визитёрах…
Но девица подловить себя не дала. Сказала тихо и устало:
– Жанну Господь избрал, чтобы вершить дела ему угодные. Она сестра каждому живущему.
– Но она носит имя Арков, как и ты. Почему, если вы не сёстры?
– Спросите об этом у Жанны, сударь. Я могу отвечать только за себя.
Канцлер сделал вид, что потирает лоб и снова бросил взгляд на окошко. Герцог кивнул.
– Что ж, за себя, так за себя… Скажи, ты девушка набожная?
– Что означает это слово?
– Ну… любишь ли ты ходить в церковь? Молиться?
– Да, люблю. И часто это делала раньше.
– А теперь почему не делаешь?
– Теперь я в плену.
Де Ролен наклонил голову.
– Мы позволим тебе ходить в церковь и теперь, если попросишь и будешь вести себя разумно.
– Позволите – буду ходить, как и раньше. А просить не стану.
– Почему же?
– Не знаю. Просто чувствую, что не должна ни о чём просить. Наверное, это и есть разумно, правда?
Повисла пауза, за время которой герцог не просто поднял указательный палец, а затряс де Ролену всей ладонью, дескать, продолжай!
– Скажи, Клод, известно ли тебе, что набожной девице не пристало носить мужскую одежду? Что это ересь и грех?
– Я и не носила её пока жила дома. А надела только когда пошла за Жанной. Среди солдат любой девушке лучше притвориться мальчиком, чтобы не вызывать осуждений и греховных мыслей. Не думаю, что это ересь.
– А почему ты пошла за Жанной?
– Я в неё верю.
– Как в Бога?
– Верят во всё одинаково, сударь.
– Но ты ведь знаешь, что многие считают её ведьмой.
– Знаю.
– И, что ты скажешь, если это окажется правдой?
Внезапно девушка засмеялась. Тихо, но очень горько, как смеются те, у кого не осталось выбора.
– Как может это оказаться правдой для МЕНЯ, сударь? Я ведь знаю её так давно… Я, как мне кажется, порой слышу даже её мысли.
Де Ролен сделал испуганное лицо и быстро перекрестился.
– Ты осознаёшь, что теперь сказала подлинную ересь?!
– В чём же ересь, сударь?
– Знать чужие мысли – это колдовство! Только Господь может их слышать!
– Но по вашему выходит, что Господь равен колдунам… Жаль, что вы не священник, сударь, я бы спросила, не грешны ли и такие слова?
Смех, который
– Тебя бы следовало сжечь! То, что я сказал о Господе, читающем в наших мыслях – это догма, которую не оспорил бы даже папа! А ты… ты позволила себе равняться… и даже не осознаёшь…
– Нет!
Твёрдость и серьёзность, с которыми девушка подняла на де Ролена глаза, заставили его замолчать.
– Я не знала о вашей догме, сударь, это верно. Но мне часто доводилось видеть, как люди смотрели друг на друга без слов, но при этом лица у них были такие, будто они разговаривают. Разве не мог Господь помогать им в этом? Вы и сами всё время смотрите на то окошко. И, хотя другого голоса, кроме вашего, я не слышу, всё-таки кажется, что вы о чём-то спрашиваете, и вам отвечают! Значит, и вам известно, что можно говорить одними мыслями. И многие другие это тоже знают. Но сами вы на костёр не пойдёте, и, ни того, кто стоит за этим окошком, ни кого-то другого сжечь не захотите. А меня захотели. Почему? Потому, что я не стану признавать Жанну той еретичкой, которой вы только что хотели признать меня? Но зачем вам это от такой простой девушки? Вы ведь без труда соберёте достаточно знатных господ, которых не придётся даже в ереси укорять – они сами будут рады сказать то, что вам приятно услышать. Или того предательства, которое её погубило, слишком мало, и нужна совсем уж подлость какая-то? Но я Жанну не предам.
Она договорила это всё, не повышая голоса и даже, кажется, не волнуясь, но де Ролен внезапно почувствовал, что совсем смешался и не знает, как теперь продолжать этот разговор? С Жанной было куда проще! Она тоже отвечала достаточно разумно и, если дело дойдёт до суда, наверняка сумеет вот так же поставить в тупик людей менее тонких, чем де Ролен. Но с Жанной было ясно – ей бы вряд ли позволили расти, как обычной деревенщине, поэтому какое-никакое образование она наверняка получила. И канцлер готов был к разговору с ней, как… ну, почти как с равной… Но, кто и зачем обучал ЭТУ девицу так складно говорить и думать?! Вряд ли осторожная анжуйская герцогиня позволила бы тайне так разрастись. А если она готовила девчонку для подмены, то ни за что бы не выпустила их с Жанной рядом, даже обрядив эту Клод мальчишкой – слишком огромен и не всегда доброжелателен был интерес к Деве, поэтому и велика опасность разоблачения… Хотя, возможно, эта деревенщина нахваталась дерзости уже при дворе. Канцлер не раз отмечал особенно быстрое развитие высокомерия и специфически-расчётливого ума у тех, кто, волей случая, выбивался из низкой доли в коридоры светской или духовной власти. Даже если им выпадало просто постоять под дверьми, всё равно, знАчимостью эти люди обрастали так скоро и так основательно, что через короткое время сами себя начинали воспринимать с благоговейным трепетом, не говоря уже о том, что ещё большего трепета они… нет, не ждали, а просто требовали от других!.. Де Ролен охотно принял бы эту версию, чтобы определить своё дальнейшее поведение, но худо было то, что подтверждений ей не было! Девица сидела выпятив лопатки из согнутой спины, уныло потупясь, как обычно и сидят крестьянки. Может, взять и попросту прикрикнуть на неё, как на дворовую девку, забредшую по глупости в господские покои? Де Ролен совсем было собрался так и поступить, как вдруг девушка подняла глаза и, не отрывая их от глаз де Ролена, заговорила снова.
– Мир, для которого Жанна стала ведьмой, уже не Божий, – произнесла она тихо. – Вы принесёте её чистую душу в жертву тому нечистому, который жив только кровавой пищей. Через вас он забирает этот мир себе, для чего и сделал войну единственным благом для тех, кто этим миром управляет. Ни папа, ни король, ни человек, который стоит за тем окном, не спасут людей от нечистого, пока руки их держат мечи для убийства друг друга.
«Вот и повод прикрикнуть, – пронеслось в голове у де Ролена. – Она сама даёт повод». Но по спине вдруг пробежал противный какой-то холодок. Канцлер, уже открывший было рот, закашлялся и, вместо того, чтобы крикнуть, только сурово сдвинул брови и назидательно произнёс: