Жанна д’Арк. «Кто любит меня, за мной!»
Шрифт:
Губы Кошона чуть тронула улыбка:
– Там есть пункт о мужской одежде.
– Ну и что? Она будет носить женскую в вашей церковной тюрьме.
– Мы пока никуда ее не забираем и мужскую одежду не отбираем… А от женской в одной камере с охраной мало проку.
Кардинал Винчестерский замер, похоже, он недооценил епископа, столь дьявольскую задумку даже ему не придумать. Церковь попыталась сохранить жизнь еретичке, но та отреклась и снова вернулась к старому! Ай да Кошон!
Епископ скромно опустил глаза, он всегда готов служить в меру своих скромных
Кошон был прав, для Жанны начались мучительные дни с бесконечными угрозами быть изнасилованной солдатней. После ее отречения охранники ведьму больше не боялись, она признала свои грехи, а значит, лишилась своей силы!
Но для самой девушки не это было главным, она отреклась, отказалась от того, зачем вообще отправилась из Домреми, зачем вела на штурм стольких людей. Она проявила слабость, теперь ей никто не будет верить. И никакой церковной тюрьмы с возможностью побега или освобождения не будет, ее просто обманули. Стало страшно, неужели и сообщение о бароне де Ре тоже обман?!
Нет, однажды она услышала, как один из солдат говорил другому (за столько месяцев Жанна даже научилась немного понимать их речь), что де Ре одерживает одну победу за другой. Именно имя барона заставило Жанну прислушаться к разговору. Но какая теперь разница, подвалы Буврейского замка невозможно взять никаким штурмом, ее скорее убьют, чем позволят освободить. И теперь она навечно заперта с этими извергами, у которых никакого понятия о чести и достоинстве?!
Девушка содрогнулась от мысли, что ей еще хотя бы какое-то время придется терпеть рядом с собой солдатню. Мало того, переодев ее в женское платье и обрив голову, мужскую одежду не забрали, оставив в камере. Почему? Не подсказывали ли сами палачи ей выход? Но стоит надеть шоссы, и она погибла, один из пунктов обвинения требовал отказа от попыток снова надеть мужской костюм. Нарушит, и снова на костер.
Сначала Жанна решила не давать такой повод Кошону, тот небось ждет не дождется. Но очень быстро поняла, что продумано все, теперь солдаты больше не боялись ее, и приставания начались с новой силой. С каждой минутой охранники становились все смелее, предлагая попробовать, действительно ли она дева. Мучения, которые испытала при одной мысли быть изнасилованной этими уродами, затмили страх перед костром. На третий день утром она попросила снять кандалы.
– Это еще зачем?!
– Надену свой прежний наряд.
Кажется, они отшатнулись. Ведьма принялась за старое. Обрадованная, что хоть на этот день избежала наглых приставаний солдат, Жанна даже улыбнулась. Как же они боятся, боятся ее, слабую девушку, закованную в тяжелые кандалы, изможденную невзгодами, голодом, болезнью, бессонницей. Значит, ее дух сильнее, значит, она была права, когда вела вперед отряды в Турели и Жаржо, права, когда пыталась поднять Францию против проклятых годонов!
Но Жанна тут же сникла, тогда она была права, а потом, когда отрекалась, чтобы избежать казни?
Ей позволили надеть шоссы и сообщили об этом по инстанции.
Епископу Кошону стало на мгновение даже жаль дурочку, так легко угодившую в поставленную
– Почему ты сделала это? Зачем ты снова надела мужскую одежду?
Чего он ждал, что станет оправдываться? Будет молить о снисхождении или объяснять про охраняющих солдат и их приставания?
Не дождался, Жанна уже прекрасно поняла, что ее не выпустят, и теперь только жалела, что продлила мучения и предала свои мечты. За предательство судят строго, но никакой Кошон не смог бы осудить строже, чем девушка сама себя. И епископ со своими угрозами был ей не страшен, куда страшнее другой суд – высший, суд совести и святых, доверивших ей столь великое дело.
Жанна пожала плечами:
– Мне так удобней.
Кошон не довольствовался сказанным, для протокола нужно было расставить все по своим местам.
– Тебя заставили сделать это?
Чего он ждет, чтобы она действительно принялась жаловаться на тех извергов, что стоят за дверью и войдут, как только епископ выйдет из камеры? А потом обвинит во лжи? Нет, не дождется.
– Нет, меня никто не заставлял.
Кошон пытался играть до конца, он мягко укорил:
– Но ведь ты обещала никогда не делать этого?
– Я дала обещание в ответ на ваше обещание перевести меня в церковную тюрьму и снять цепи.
Все же он чуть смутился, но дольше обсуждать эту тему не стал, поинтересовался:
– Ты и Голоса слышала?
– Слышала, они укорили меня в слабости и отречении. А еще обещали, что каждому воздастся по заслугам, и мне, и вам.
Кошон вздрогнул всем телом, секретарь понял, что эту фразу записывать не стоит.
Хотелось обвинить епископа в обмане, но Жанна заметила, что секретарь не пишет, и поняла, что все обвинения останутся в стенах камеры. К чему тогда кричать, укорять, пугать? Кошон сам прекрасно знает, что подставил ей ловушку, значит, и знает, кто виноват. И все равно произнесла:
– В моей смерти виноваты вы, епископ, я отвечу перед Господом за отречение, а вы за мою гибель!
За Кошоном тут же закрылась дверь. Секретарь, поспешно собирая писчие принадлежности, сокрушенно покачал головой: это ответ, ведущий к смерти. А девушка вдруг горько рассмеялась:
– А разве можно было надеяться, что отсюда выпустят живой?
Было ли ей страшно? И да, и нет… Страшно перед огнем, перед физической невыносимой болью, ведь она прекрасно помнила, как больно обожженным рукам. Но она знала и другое: это последнее испытание, и его нужно выдержать. Только так перед ней откроется путь в рай.